"Так тебе, так тебе!" - выговаривал молот, но змейка, точно сердясь, обсыпала кузнеца колючими искрами, потом согнулась в дугу, стала темно-вишневой и наконец, когда ее сунули в бочку с водой, зашипела, выбросила клубочки пара и превратилась в дужку подковы.
- А-а, молодой Коншаков! - заметил Саньку Евсеич. - Глазами смотри, а руками навыкай... Ну-ка, бери молоточек!
Санька только того и ждал. Он сбросил куртку, закатал рукава гимнастерки и с замирающим сердцем схватил небольшой молот.
Когда Маша заглянула в кузницу, то увидела, что Евсеич в паре с Санькой ковали железо. И уж кто-кто, а девочка тоже без дела оставаться не могла. Она подбежала к кузнечным мехам:
- А я горн раздувать буду!
- Эге, прибывают подручные! - Евсеич сунул в воду подкову и вытер рукавом лицо.
Мельком взглянув на Машу. так же неторопливо вытер лицо и Санька, поплевал на ладони и переложил молот из руки в руку.
- Еще работа будет?
- Самая малость осталась, - засмеялся Евсеич: - плужков с дюжину да борон десятка два. - И он отобрал у Саньки молот. - Иди-ка домой, братец! И так, поди, второй час добираешься...
Небрежно накинув куртку на плечи, раскрасневшийся, довольный, Санька вышел из кузницы.
- Оденься, ты... - дернула его Маша за рукав. - Кузнец горячий...
Санька ничего не ответил, посмотрел в поле, прислушался, как в овраге за кузницей клокотала вода, и улыбнулся.
- Весна-то какая, Маша! Будто на тройке гонит... - И неожиданно спросил: - Ты что летом собираешься делать?
- До лета еще далеко! - удивилась Маша.
- Знаю. А думать загодя надо, - заметил Санька. - Слышала про ребят из Локтева? Все прошлое лето в поле работали. Сами пахали, сами сеяли! И знаешь хлеб какой вырастили...
- Ну и что, Саня, что? - с нетерпением прервала его Маша.
- Вот и мы со Степой Карасевым в бригаду думаем записаться.
- В бригаду? - остановилась Маша.
- Да! К матери к моей. Слыхала, какое она дело начинает?.. Ты моего отца хорошо помнишь?
- Дядю Егора? А как же! - оживилась Маша. - С ним по грибы хорошо было ходить - всегда полный кузовок наберешь. А какие он нам свистульки голосистые делал!..
- То дело десятое, - перебил Санька, - я о другом. Помнишь, он целину начал поднимать за оврагом, на Старой Пустоши?
- Ну, помню... - ответила Маша.
- А засеять не успел - война помешала. Вот матери и запала думка: вырастить в этом году хлеб на Старой Пустоши...
- Погоди, Саня, погоди, - перебила его Маша. - У тети Кати уже есть делянка... на ближнем поле.
- Это само собой. Она за ее бригадой так и останется. А на Старой Пустоши - это добавочно.
- А управится тетя Катя?
- Ей Татьяна Родионовна пополнение дает из комсомольцев - Лену Одинцову с подругами. А только матери все равно людей не хватает.
- Нет, не примут вас, - вздохнула Маша.
- Это почему же? - обиделся Санька. - Что я, работать не умею? Вот скажу матери - и запишет. Ей теперь в бригаде каждый человек дорог... Он покосился на девочку: - Желаешь, могу и тебя записать.
- Правда, Саня? - обрадовалась Маша. - Я ведь тоже могу и полоть и жать...
- Мое слово твердое, - заверил Санька. - Сказал - значит, запишу.
- И знаешь, Саня, - загорелась девочка: - если бы Старую Пустошь да тем зерном засеять, что твой отец вырастил! Ты видел его? Оно где хранится? Мать твоя знает?
- Наверное, знает, - не очень уверенно ответил Санька.
- Зайдем к вам, Саня, спросим тетю Катю.
Изба Коншаковых стояла на том конце деревни, который в Стожарах назывался Большим, и смотрела окнами на реку. Он была построена прошлым летом на месте добротного пятистенного дома, сожженного немцами. Маленькая, в два окна, собранная из обгорелых бревен, изба выглядела невзрачно. Многое еще было недоделано: крыша над двором покрыта только наполовину, мох и пакля из стен торчали клочьями, ступеньки на крыльце еле держались.