Что тут непонятного? Мне хаты не видать, как своих ушей. Это стало ясно ещё за два года до выпуска.
Рассказывай, только не сочиняй. Правду говори.
В конце восьмого класса меня ни за что, ни про что увезли в дурдом. Там три месяца продержали, вкалывали всякую гадость, чуть овощ из меня не сделали. Потом ещё два раза на дурку сдавали под разными предлогами.
Но зачем?
Психам хату не положено. А после выпуска либо в приют, либо на улицу. Что-то доказывать, ходить по начальникам, один чёрт, бесполезно У них везде схвачено, за всё заплачено: и в ментуре, и в психушке, и в соцслужбе. Что я могу? Если я сейчас вернусь, то меня опять в дурку закроют. Вот так! Уж лучше на воле, чем в ДД. Из нашего выпуска многие уже на нарах парятся, а кого-то и в живых нету.
Понятно. А сбежал-то как?
О, это, ваще, отдельная история, не для слабонервных. Даже вспоминать неохота
А ты, Саша, расскажи, не стесняйся. Не верю я, что можно вот так запросто из детского дома сбежать.
Вопрос не в этом. Я из психушки удрал.
Как это? Из психбольницы сбежать практически невозможно.
Конечно. Если ключей нет.
Каких ключей? Ты что, умудрился выкрасть ключи?
Короче, медбрат, который мне уколы ставил, как-то вечером предложил вместо уколов заняться сексом Ну, и понеслось
Не может быть! Это отвратительно! Это же чудовищное преступление!
Я смекнул, лучше жопу подставить, чем дебилом стать, вот и согласился Но своего шанса всё-таки дождался. В общем, как-то этот гад закайфовал и совсем бдительность потерял. Не долго думая, я ему шприц в горло и воткнул со всего маху. Пока он в отключке валялся, я ключи стянул, белый халат и смылся. На воле долго по подвалам прятался, вскоре одежду сумел раздобыть; через какое-то время к пацанам примкнул. Они меня поняли, к себе в стаю взяли. Вот и вся картина маслом.
Мария Михайловна сидела притихшая, ошарашенная услышанным, не могла взять в толк, почему люди такие злые. Слёзы наворачивались на глазах, в горле застрял комок, она не могла вымолвить ни слова. Однако, взяв себя в руки, тихо спросила:
Я так понимаю, к нормальной жизни ты возвращаться совсем не собираешься?
Нет и ещё раз нет! Кругом одно говно и мерзопакость! У меня одна дорога в бомжи, если доживу, конечно, или на зону.
Самое малое, что я могу для вас сделать это организовать баньку и сытно накормить. Ты, Саша, печку топить-то умеешь?
Я же детдомовский, всё могу.
Тогда стекло на веранде поставьте на место и топите баню, дрова в сарайке, а я пока поесть приготовлю и одежонку вам поищу; у меня кое-какие вещи остались от мужа и сына.
Мария Михайловна, давайте мы сперва уберём здесь? Вы извините нас
Сама справлюсь, не переживай.
Пока беспризорники отмывались от многомесячной грязи, от вшей, в дом нагрянул председатель правления дачного товарищества:
Маша, я слышал крики и шум? Вон собаки всё не угомонятся. У тебя всё в порядке?
Бывшие детдомовцы в гости заявились. В бане моются, балдеют.
Ну, ладно! Тогда я пошёл.
Напарившись, намывшись, нажравшись от пуза, малолетние бродяги переоделись во всё чистое и отбыли в город на автобусе. Сапог твёрдо решил, в Трубачево больше ни ногой. Однако судьба распорядилась иначе, и через некоторое время они снова окажутся в гостях у гостеприимной пенсионерки; но это потом, а сейчас
Мария Михайловна нагрела воды и принялась мыть грязные тарелки, оставленные незваными гостями. На минуту она остановилась и задумалась: «Наверное, если бы ни Саша Кащеев, то они точно убили бы меня? А затем, особо не мучаясь угрызениями совести, вынесли бы из дома всё, что можно утащить, а может быть, и дом спалили бы вместе со мной».
Солнце высоко поднялось над крышами, а это значит, надо топать в огород и готовить его к зиме. Тем не менее, тяжёлые мысли о непрошеных визитёрах до сих пор не покидали её: «Не эти, так другие нагрянут. Нет, больше по осени одна на дачу не поеду. Боже мой, как страшно стало жить» Только теперь ей стало невыносимо тревожно на душе; она достала сотовый и набрала номер внука:
Виталик, давай бери друзей и к вечеру приезжайте. Я баню натопила.
После этого она немного успокоилась и, прежде чем возиться в огороде, развела большой костёр, чтобы сжечь лохмотья беспризорников и свой гнетущий страх