Евстигнеев Владимир Рубенович - Лемма о невозможности стр 7.

Скрывается небо, свиваясь как свиток
Меж туч, рассыпающих прах,
И льнет, и кружится, и попросту сыплет
Снег, как на похоронах.

Как будто за тучами вновь новоселье,
Прибыток в архангельский дом,
И горюшко наше изнанка веселья, 
Но мы не узнаем о том.

Нам мертвые знаки дороже надежды,
Бел-камень дороже креста,
И зрит Магдалина пустые одежды,
И в небе кругом пустота.

О Первенец, Агнец, о сеятель праха,
В пути предваряющий всех,
Ты в шутку воскрес, чтобы не было страха,
А только березовый смех,

Чтоб не было страха, и боли, и ласки,
Чтоб не к чему нас ревновать,
Чтоб стерлись из мира лукавые краски,
Чтоб души растерянные без опаски
Вступали на снежную гать.

Не води на живые источники вод,
Я и здесь понимаю тебя.
Все равно, и на них чернобыльник падет,
Нашу славу и силу губя.

И тогда мы опять целый вечер молчать
Будем, глядя друг другу в глаза,
Только близко уже медная саранча,
Это ею пылает гроза.

Станет, жаля, терзать нелюбимую плоть,
Как притворщица щиплет клубки,
Станет мельница счастья впустую молоть
Закромами обиняки.

Будет жизнь проливаться на вещи и дом,
Зелень темную, камень печной,
Уходя не всерьез, постепенно, с трудом,
Без оглядки, порою ночной.

Ты думаешь, что любит Бог
За труд Свой брать сполна,
И чем таинственней твой долг 
Тем выше и цена?

Мешаются под сетью жил,
Не ценятся ни в грош,
Ничком, глухое, дыр, бул, щыл 
С младенческим йон, рош.

Все сказано обиняком, 
Ведь проще не сказать, 
О том, что каждый знал тайком,
Отказываясь знать:

Что только наш надменный толк
Затихнет вдалеке,
Как щедрый Бог и скряга-долг
Выходят налегке.

Подсолнух, не своди меня с ума
Бесслезною сорокалетней челкой,
Всегда нелепым Дания тюрьма!
И сердцевины пуделем с иголки;

Скворечник, не вводи меня во грех
Простой, что сушь во рту, твоей разгадки,
Чтоб до травы от ласточкиных стрех 
Воздушные чуть-чуть плоились складки.

Чтоб бабочек, огромных как трусы,
И ласточек заморской гарнитуры,
И, в волосах травы, седой росы,
И облаков стальной мускулатуры,

И шляпок с лентами картофельной ботвы,
Встречающей героев на причале,
Мышей, тихонько шепчущих увы, 
Я не узнал в полуденной печали.

Чтоб не признал длины, и высоты,
И ширины, а только видел: время,
Смородиновые сожрав кусты,
Вошло в shortlist литературных премий.

Сорока иероглифом Китай
Над каменной взошла печной трубою.
По правилам грамматики, читай
Нет, не любил как Мне не быть с тобою!.

Алюминиевой ложкой
Ветер машет над травой,
Надобно совсем немножко,
Чтоб сказать: и я живой.

Только ветреной отведать
Серебрящейся ухи,
Точно в праздник, в эту среду
Нанимаясь в пастухи.

Только в городе бессонном
Ночью выйти на балкон 
Теплый ветер там в кальсонах
Прет поверх лобастых крон.

И ему доступна шалость 
Снять с души секретный гриф.
Обещания сбывались,
Ничего не изменив.

Когда тебе за 40, говорить остается только о еде, потому что другие темы слишком болезненны.

Когда раскрываешь окна 
Из кухни выпустить чад,
Все ветры к тебе намоклые
Влетят чехардой зайчат.

И ты как приморский город
Открыт стал и уязвим,
Как брюхо весны распорот,
И неприкаян как дым.

Единственная преграда
Тебя еще держит здесь:
Предания как награды
Ждет овощная смесь.

Вначале страдает лоно 
Свекольный косматый лес,
И Капернаум морковный
Пробуется на срез.

В томатной цветастой шали 
На площадь сковороды.
Все враз по краям шкворчали,
Открещиваясь от беды.
Пойдешь ли дорогой торной
Сметану молить «Сойди!»,
Всё будет сердцу просторней,
Чем в тесной летать груди.

Как будто бы цвет и запах
Верней беспощадных слов.
Упорствуя в тихих сапах
И глядя поверх голов.