Она коснулась губами края чашки и как-то снисходительно произнесла:
— Что вы имеете в виду под вашим «так»?
Он неопределенно махнул рукой и с некоторым удивлением отметил, что у него на руке вроде бы выросли один или два лишних пальца.
— Не знаю. Ну, скажем, слишком точно и тщательно выговариваете слова. Почему, например, вы никогда не скажете "не знаю", а обязательно "я не знаю"?
— У нас в стране всех учат говорить точно, — объяснила Клеф. — Нас приучают двигаться, одеваться и думать с такой же точностью, с детства отучают от любых проявлений несобранности. В вашей стране, разумеется… — Она была вежлива. — У вас это не приобрело характера фетиша. Что касается нас, то у нас есть время для совершенствования. Мы это любим.
Голос ее делался все нежнее и нежнее, и сейчас его почти невозможно было отличить от тонкого букета напитка и нежного запаха цветов, заполонившего разум Оливера.
— Откуда вы приехали? — спросил он, снова поднося чашку ко рту и слегка недоумевая: напитка, казалось, нисколько не убывало.
Теперь-то уж улыбка Клеф была определенно снисходительной. Но это его не задело. Сейчас его не смогло бы задеть ничто на свете. Комната плыла перед ним в восхитительном розовом мареве, душистом, как сами цветы.
— Лучше не будем говорить об этом, мистер Вильсон.
— Но… — Оливер не закончил фразы. В конце концов, это и вправду не его дело. — Вы здесь на отдыхе? неопределенно спросил он.
— Может быть, это лучше назвать паломничеством.
— Паломничеством? — Оливер так заинтересовался, что на какую- то минуту его сознание прояснилось. — А… куда?
— Мне не следовало этого говорить, мистер Вильсон. Пожалуйста, забудьте об этом. Вам нравится чай?
— Очень.
— Вы, очевидно, уже догадались, что это не простой чай, а эйфориак?
Оливер не понял.
— Эйфориак?
Клеф рассмеялась и грациозным жестом пояснила ему, о чем идет речь.
— Неужели вы еще не почувствовали его действия? Этого не может быть!
— Я чувствую себя, — ответил Оливер, — как после четырех порций виски.
Клеф подавила дрожь отвращения.
— Мы добиваемся эйфории не таким мучительным способом. И не знаем тех последствий, которые вызывал обычно ваш варварский алкоголь. — Она прикусила губу. — Простите. Я, должно быть, сама злоупотребила напитком, иначе я не позволила бы себе таких высказываний. Пожалуйста, извините меня. Давайте послушаем музыку.
Клеф откинулась в шезлонге и потянулась к стене. Рукав соскользнул с округлой руки, обнажив запястье, и Оливер вздрогнул, увидев еле заметный длинный розоватый шрам.
Его светские манеры окончательно растворились в парах душистого напитка, затаив дыхание, он подался вперед, чтобы рассмотреть получше.
Быстрым движением Клеф вернула рукав на место. Она покраснела сквозь нежный загар и отвела взгляд, точно ей вдруг стало чего-то стыдно.
Он бестактно спросил.
— Что это? Откуда?
Она все еще прятала глаза. Много позже он узнал, в чем дело, и понял, что у нее были все основания стыдиться. Но сейчас он просто не слушал ее лепета.
— Это так, ничего, прививка. Нам всем впрочем, это неважно. Послушаем лучше музыку.
На этот раз она потянулась другой рукой, ни к чему не прикоснулась, но, когда рука оказалась в нескольких сантиметрах от стены, в воздухе возник еле слышный звук.
То был шум воды, шорохи волн на бесконечном отлогом пляже.
Клеф устремила взгляд на картину с изображением моря, и Оливер последовал ее примеру.
Картина жила, волны двигались. Больше того, перемещалась сама точка наблюдения. Морской пейзаж медленно изменялся, бег волн стремил зрителя к берегу Оливер не отрывал глаз от картины, загипнотизированный мерным движением, и все происходящее казалось ему в эту минуту вполне естественным.