Глава девятая
Я резко поднялся на ноги и выпрямился, а после и вовсе каким-то единым махом развернувшись, направился мимо стоящего главного дхисаджа в сторону моего ложа, ноне сомкнутого по кругу нежно-голубой занавесью. Да с той же стремительностью, в пару секунд не более того, миновал саму длинную и широкую террасу, оставив позади себя все еще сидящих на овальном, высоком, голубоватом тюшаке (сплетенном из тончайших ветвей растения) Ананта Дэви и прабху. Это была уже третья попытка отправится на встречу с матками-маскулине, опять закончившаяся моим резким побегом, который, впрочем, завершился всего только я подошел к ложу и увидел стоящего возле него Никаля, точно прикрывающего проход к закути, да поместившихся с двух сторон от него Наэля и Нурсиза.
В этот раз мы расположились (обаче, как и всегда) на моей террасе чертогов, по причине того, что она была оборудована специальным куполом, оный в случае непредвиденной ситуации (под которой понималось сеяние мною вируса) полностью смыкал само помещение. Ноне тут кроме нас троих, главного дхисаджа, его трех слуг, находились еще перундьаговцы и Чё-Линг, теперь перешедший не просто в мою охрану, а под мое руководство. И если Дон и авитару стояли по правую сторону чертогов (так сказать на обыденном своем месте) на первой ступени лестницы, то напротив них поместилось сразу трое перундьаговцев из охраны сурьевича. Несколько крсн зависло в удалении по береговой линии океана и над лесным массивом, таким образом, они прикрыли подступы к чертогам, абы с планеты на какой-то срок должны были снять охрану в виде ловушечных установок даха-даятеситы.
Я, достигнув ложа, вновь остановился, опустив голову и уставившись на пол, поигрывающий голубыми, фиолетовыми и зелеными полосами цвета, словно отражающихся от трех стен и высокого потолка, собранных из обработанных узких бревен, переливающихся лазурью круговых полос по своей гладкой поверхности. И тяжело задышал, так как испытывал дикое желание, развернуться и, что есть мочи помчаться к лестнице, чтобы прыгая по прозрачно-белым ступеням выскочить на белую прибрежную полосу песка, и утонуть в сходящейся с ней лазурно-голубой воде.
Слышимо позади меня с тюшака поднялся Ананта Дэви и также медленно принялся фланировать вдоль лестничного пролета, ничего не говоря и даже меня не окликая. Ибо в тот же момент ко мне сзади подошел главный дхисадж и нежно обняв, привлек к себе, поцеловав в голову правее одетого на нее вено, оно как сегодня ни я один был парадно облачен. И если на меня надели белый опашень, в легкую и ворсистую ткань которого, смотрящейся серебристо-белыми разводами, вплели нити из вельми дорогого металла Веж-Аруджана граивейя. То на прабхе были: нежно-лазурного цвета тельница, шальвары, сапоги и багряный поволочень. Он частью снял с себя украшения, оставив лишь пару колец на левой руке, и еще одно в правой ноздре, где переливался большой синий камень. Камал Джаганатх также помимо привычной алой утаки, огненно-малинового паталуна, и того же цвета мягких сапог, подпоясался пластинчатым, оранжевым поясом, но и водрузил на себя малиновый долгополый кафтан с длинными рукавами, каковой своим высокий воротом, поддерживал его голову, будучи сложенным из пластинчатых розово-фиолетовых кружков агаркашта, в средине имеющих многогранные густо-пурпурные самоцветные камни.
Дитя мое, успокойтесь, очень нежно продышал главный дхисадж и вновь коснулся губами моего лба. Ананта Дэви знал, кого ко мне надо было прислать, чтобы усмирить волнение. Абы лишь Ковин Купав Кун умел то делать своим неторопливым отрывистым с хрипотцой голосом, каковым уговаривал меня не только вечером, но и ночью, и утром. Поелику я долгое время не мог ноне уснуть, и спал лишь благодаря впрыскиванию которое, по уговору с главным дхисаджем, произвел Никаль. Однако сон не принес обещанного мне успокоения, потому как я был на столько взвинчен, что кушая, выбил блюдо из рук Ель-ку, а потом когда тот пытался оправдаться, а Янь-ди заступиться швырнул в последнего кубан с клеточным соком. И ежели Ель-ку мне было жалко, так как я оказался к нему не справедлив. То на такого нахального Янь-ди, вечно умничающего и спорящего, раскричался столь сильно, что лишь выдворение его из столовой Доном и одновременное появление в ней главного дхисаджа смогли меня урезонить.
Вы, же понимаете, Лан-Эа, произнес чуть слышно Ковин Купав Кун, сейчас величая меня по имени и тем самым снижая не только мой страх, волнение, но и ровно передавая мне свои силы. Вам понадоба отправляться, понеже матки-маскулине не станут ожидать более отведенного для того мероприятия времени. Прошу вас, дитя мое, это его сравнение и вовсе действовало на меня будто впрыск успокоительного, теперь на которое я мог опереться. Успокойтесь, подавите свою горячность и возбуждение. Абы нынче от вас так много зависит, быть может, мириады жизней существ, людей, созданий, как вежаруджановских, так и гиалоплазматических.