А иго татарское наступало несметными полчищами к русскому городу, на горизонте реяли уже, виднелись невооруженным глазом бунчуки да конница. Прохаживаясь по зубчатой стене в компании с Михаилом Савельевичем, воевода то и дело вопрошал:
Много их, поганных, удержим ли город?
Ежели отбиваться станем, удержим.
А запасы? Сколько мы продержимся: с месяца-два? А голод наступит? Не забывай, здесь схоронились женщины да детки малые, поднимутся крики и вопли, начнется война душевная в самих стенах.
Не забывай, боярин, про мордву и иные обитающие в здешних краях племенах. Уж они-то в услугу за жизнь покажут все тайные тропы татарам, не станут гибнуть за нас.
Молодец, Миша, «порадовал» ты меня «доброй вестью», Иван Васильевич похлопал юношу по плечу своей тяжелой рукой, добавил, но ты дело говоришь. Покуда время есть, возьми с собой самых ловких из ратников не более трех человек, скачите по лесам, ловите каждого из дикарей, кто бы он ни был и живыми, слышишь меня, живыми доставляйте ко мне!
Михаил дернулся всем телом, изменился в лице. Посматривая на воеводу снизу вверх, впервой остро ощутил в глубине души всю тяжкую участь военного дела: правы были старики война не то, что детские забавы, тут не знаешь, что хуже: погибнуть на стене под раскаты ядерных снарядов и грохота пушек либо быть зарезанным каким-нибудь мордвином в глуши лесной, что оставит тело русского на съедение зверям. Делать было нечего. Перекрестился молодой ратник, поклялся исполнить волю боярскую, рискуя собственной жизнью ради жизни сотен православных людей. Собрал наспех двоих отчаянных головушек, те только и рады были пойти на столь опасное деяние все же лучше, чем отсиживаться за стенами, ожидая прихода неприятеля. Той же ночью поймали мордвина, привели на допрос к воеводе. Хабар-Симский сидел ныне не в горнице, а в темной избе неподалеку от темницы не ради себя, а лишь с единственной целью напугать пленника пытками, дабы развязать ему язык.
Ввели мордвина двое ратников, бросили на каменный пол к ногам боярина. Пленник поднял голову, без страха и злобы только любопытства ради взглянул на Ивана Васильевича, усмехнулся.
Кто ты? Как звать? вопросил воевода.
Мордвин скосил взор в сторону, ничего не ответил.
Ты понимаешь русскую речь? Дикарь, отвечай! Хабар-Симский встал, вплотную подошел к нему, схватил за ворот одежды, сильно дернул к себе.
Мордвин продолжал молчать, лишь рукой прижимал что-то к груди. Стоящий неподалеку Михаил Савельевич воскликнул:
Притворяется, боярин! Когда поймали в лесу, баял по-нашему не хуже нас самих.
Ну? снова подступил к пленному Хабар-Симский. Будешь отвечать аль на дыбе язык развяжешь? И что ты прячешь на груди?
Боярин дернул его руку, но мордвин резко отшатнулся в сторону, воскликнул на русскому, неправильно произнося слова:
Не надобно на дыбу, не враг я вам!
Так, так, протянул воевода, вновь усаживаясь на скамью, значит, ты все-таки говоришь по-нашему.
Господин многое хочет знать, но мало слушает, мордвин выпрямился, с хитростью взглянул на боярина.
Я слушаю тебя.
Господин желает узнать, что на груди моей? Так вот гляди! пленник распахнул ворот, под рубахой на серебряной цепочке висел тельник, тускло при свете свечей поблескивало святое распятие. Крещенный я, господин, крещенный вашим священником, жена моя из ваших, русских.
Как имя твое?
Иван, мое новое имя Иван, то в крещении. Прежнее мое не скажу, не надобно того.
Ладно, Иван, махнул рукой Хабар-Симский, хочешь держать это в тайне, держи, к делу то не имеет значения. Но желаю узнать от тебя: перешел ли на сторону татар твой народ аль нет? Ты христианин и посему по долгу своему обязан помогать нам.
Предать свой народ?
Ежели не скажешь правду, предашь единоверцев, а то больший грех, ты не находишь?
Господин! воскликнул мордвин, упав на колени перед боярином, в унижении сложив ладони. Проси чего желаешь, бери, что хочешь, только прошу, не заставляй меня предавать свой народ!
Хабар-Симский глядел на него сверху вниз, в душе не чувствовал ни жалости, ни милосердия к чужому человеку, в голове было лишь одно страх за свой русский народ, ради которого он столько рисковал жизнью и сколько берег себя. Вопреки ожиданиям Ивана, молвил:
Послушай, я позвал тебя ради дела, а не лясы попусту точить: скажи лишь много татар?