Впрочем, позади меня деревья уже не росли, лишь встречались низкие, приземистые кустарники с искореженными, высохшими веточками, стелющиеся растения, да порой блекло-бурые кустистые мхи. Они окутывали особенно плотно огромные валуны и точно цеплялись за них, вылезая из-под земли. Сам же склон горы (на котором я сидел почитай на его середине) поднимаясь выше, вмале становился каменистым, и упирался своей скальной, отвесной белой макушкой в серо-дымчатый небосвод, по которому едва дымились белесые облака. Три прерывистые гряды слева и справа от моего склона почти не имели растительности, переливаясь в багряных солнечных лучах гладкостью каменных выходов.
Солнце медленно перевалило за низкий косогор, расположенный прям напротив моего взгляда, где когда-то также находилось поселение людей, в единый момент свернувших свое существование из-за вспыхнувшего у них вирусного заболевания. А небесное светило, схоронившись за пологой вершиной, тем притушило сам красноватый отлив правящего дневного света, ровно указывая мне, как можно скорей убираться отсюда. Ибо уже в следующее мгновение леденящий воздух дунул с вершины вниз по склону, заколыхав на моей одежде серо-бурую шерсть козы, обдав и меня снежным, морозным духом. Я с трудом передернул плечами, и тотчас услышал, как внизу, точно на линии леса, а может даже границы поселения, раздался болезненный окрик, перешедший в гортанный хрип.
А горько вскрикнул я, боясь, что этот хрип был связан со мной и нес на себе не только пролитую мною кровь, но и смерть моей родне. Они хоть и не считали меня сродником, и не раз швыряли в меня камни, стреляли из лука, пытаясь убить. Не понимали, какую опасность раненный, мертвый я могу для них представлять. Это знал лишь я, посему все эти лета, что оставался один, старался уйти от преследования, не допустить стычки с ними и моего кровопролития. Потому днесь услышав странные шумы из поселения, торопливо поднялся с земли, и, развернувшись, побежал вверх.
Бежать долго я не мог, вряд ли сделал несколько шагов, как меня тягостно качнуло вперед, и я немедля повалился на карачки, въехав в каменистую поверхность земли коленями и ладонями. От боли у меня перехватило дыхание так, что я не смог вздохнуть ли, выдохнуть через нос, а когда открыл рот (чтобы сделать втягивание воздуха им) кровавый поток, с серебристым отливом, выплеснувшись, словно из глубин глотки, прямо на землю, замер там вязким веществом, подобием куска металла. Я резко прикусил нижнюю губу зубами, точнее их остатками, так как за последнее время потерял их большую часть и теперь мучился вздувшимися деснами, и наконец-то вздохнув носом, взяв с места, пополз вперед. Наталкиваясь ладонями на острые края камней, подтягивая вслед себя ноги, и наблюдая саму почву сквозь кровавые пятна света, то ли спущенного солнцем, то ли предоставленного моими глазами.
Порой я резко, отрывисто кашлял, и тогда весь срок сдерживаемые мною кровавые сгустки выскакивали изо рта, точно прочерчивая мой кровавый уход от родни. Погони я не слышал, наверно, они не решились, а может уже и не стали, не могли
Быть может, я о том задумался б, если был здоров. А так все мои мысли концентрировались на том дабы скорей доползти до моей норы, дабы не начался у меня припадок, и с тем свело ноги и руки в спазме, и сознание покинуло тело, которое однозначно не переживет тогда ночной холод. Ведь пока оставалась возможность ползти на карачках и спастись, я все еще хотел жить.
Вероятно, это желание жить уже не имело под собой ничего человеческого, а соотносилось со звериным инстинктом. Когда погибая, зверь все равно продолжает борьбу за жизнь, огрызается, скулит и старается встать на лапы. Несомненно, во мне на протяжении всей моей жизни боролись две сути: людское думающее, а потому отвергающее это позорное существование и животное вопреки разуму, повелевающее жить.
Мне, кажется, я даже пытался подняться на ноги, делая попытку за попыткой, но вновь падал на карачки и в таком виде продолжал свое восхождение вверх, к заветной цели, к своей норе. Однако, даже передвигаясь на всех четырех конечностях, почасту покачивался и не только вправо-влево, но и вперед-назад. А слабея, замирал на четвереньках и тотчас начинал гулко, надрывно кашлять, выплевывая сгустки красно-серебристой крови на уже посиневшую от наступающей ночи землю. Ощущая, как тягостно дергается внутри моей спины наконечник, и, кусок древка стрелы, словно делая дыру в шкуре рубахи все больше и больше, приподнимая образовавшуюся вместе соединения с раной плотную корочку. К боли в спине добавилась такая же невыносимая боль в ладонях, а кожа на них смотрелась большущими, кровавыми ранами, где в свой черед красные пятна, имеющие окаймление из прозрачных пузырьков, наполненных жидкостью, полопались, да точно переплелись с серебристыми узелками.