Миша нашел друга на кухне. Васька плакал навзрыд. Все плакали, и он плакал. Сидел на большой кухне с тремя газовыми плитами, где кашеварил их коммунальный муравейник, и горевал горе по товарищу Сталину. Рядом варила щи соседка, тетя Ася. Щи она варила вкусные, легендарные, чтоб ложка в капусте стояла, и Ваську, всегда голодного, подкармливала, а от других соседей вешала на кастрюлю замок. Сейчас же зыркала на него злобно:
Ну что ты рыдаешь, Вася? Бандит ведь умер! Щас щи сварятся, и пойду посмотрю на него, бандита дохлого, полюбуюсь! Тетя Ася с чувством выругалась трехэтажно и продолжила варить щи как ни в чем не бывало.
Васька рыдать перестал и замер с открытым ртом. Товарищ Сталин бандит? Любящий всех советских детей как родной отец, и его тоже, его Василия Михайлова, ученика 3-го класса, безотцовщину и голытьбу! Бандит?!!
Таким ошарашенным и нашел его Миша Думов, успевший уже обойти по кругу всю коммуналку.
Вот ты где! Я тебя ищу везде.
Пошли отсюда, выдавил Васька и увел друга в коридор.
Вышли в подъезд, встали у большого окна третьего этажа. Улицу перегородили грузовиками, живой солдатский заслон оставил узенький коридор для людей. Люди шли нескончаемым потоком. Миша и Вася смотрели и смотрели на толпу, пока не стемнело. Возвращаться домой смысла не было, и Миша Думов остался ночевать.
На следующий день народу стало больше. Никто уже никуда не шел. Запертая грузовиками улица сжимала в смертельных объятиях растерянную толпу, в почти религиозном экстазе жаждущую попрощаться со своим бого-вождем. Толпа стояла и качалась на месте. Над головами людей, прижатых друг к другу в смертельной близости, стоял непрерывный гул. Толпа стонала, пытаясь вырваться сама из себя. Выхода не было. А новые люди прибывали и прибывали.
Тетя Ася вернулась в коммуналку только к вечеру, рассказывая всякие ужасы. Что, мол, на Трубной была страшная давка и Антихрист Сталин забрал с собой на тот свет невинных людей. Она то шептала страстно, что Сталин пришел, чтобы наказать русских за безбожие и убийство царя, и теперь наказание закончилось, то громко материлась и плакала. Ползли слухи, что московские морги полны раздавленными людьми. Перед ее глазами всю ночь стояла распятая на фонарном столбе полная миловидная женщина с карими глазами навыкате. Белокурые нежные волосы облепили безумное от боли, немного детское лицо. Все звуки из ее нутра выдавила толпа. Ее мужа, высокого тощего офицера, толпа давно унесла вперед, и перед смертью она видела лишь чужие искаженные лица. Никто не мог ей помочь. Солдаты не убирали грузовики. Приказа не было.
А народ подпирал сзади, все новые и новые люди шли прощаться с умершим стальным человеком, при жизни заставившим миллионы людей делать ужасные и великие вещи. Злой могущественный бог, напомнивший недвусмысленно, что такое рабство духа и тела. При жизни, как и положено, бога никто не видел. Посмотреть после смерти хоть одним глазком.
Миша Думов позвонил матери она волновалась, по Москве расползались зловещие слухи. Он пообещал ей, что будет сидеть у Васьки, пока все не кончится. Но чем больше он убеждал мать в том, что находится в полной безопасности, тем сильнее крепло его желание прорваться и посмотреть на мертвого Сталина. Нутром будущего историка он чувствовал, что не имеет права испугаться и остаться дома как маленький, что будет жалеть об этом всю жизнь.
Васька Михайлов идею поддержал, втихую они попробовали выйти на улицу, но не смогли. Двери дома оказались заперты снаружи. И черный ход тоже. Оставался путь по крышам, короткий и неплохо им известный.
Почти под утро, когда Васькина мать наконец перестала ворочаться, они тихонечко оделись, вышли из квартиры и вылезли на крышу через чердак, увидев неожиданно пустую Пушкинскую улицу со следами грандиозного побоища. Сотни галош и башмаков, потерянных людьми в давке, валялись повсюду.
Дети долго глядели вниз. В предрассветной мгле кучи одежды и ботинок казались лежащими людьми. Словно лежат те люди, стоны которых они слышали днем.
Прижавшись друг к другу, дрожа от холода мартовской ночи, два мальчика, которым предстоит прожить жизнь неподалеку друг от друга, сидели молча на крыше. В их душах бушевали чувства. Один, навсегда испуганный, всю жизнь будет пытаться побороть детский страх жестокого бога. Жуткий страх перед высшей силой, которая была везде, все слышала и за все наказывала. Даже самые маленькие грешки считались большими преступлениями. И рассказывать о них никому нельзя.