Пастор, Пастор, что ты сделал с мамой?
8
Эй! Там! Ты меня слушаешь, нет? Ну соберись хоть немножко, господи ты боже мой! Перестань урчать в животе своей мамочки. Я же представляю тебе наше племя, будущих родственников, в конце концов! Чтобы ты знал, с кем придется иметь дело, когда ты наконец снизойдешь к нам. Чтобы ты потом не жаловался, что я тебя не предупреждал. Хватит одной Верден, которая дуется с утра до вечера, как будто ей подсунули не тех. У меня всего каких-нибудь восемь месяцев и осталось, чтобы успеть всех их описать, каждого… Или ты думаешь, что тридцати двух недель достаточно, чтобы обрисовать такие «разноплановые» (как любят выражаться на всяких конференциях) личности? И не мечтай! Я здесь маюсь уж побольше твоего и то не уверен, что хотя бы одного из них разглядел со всех сторон. Возьмем, к примеру, твоего дядю Жереми… или Малыша с его розовыми очками… или обоих сразу…
ЖЕРЕМИ И МАЛЫШ
Как-то вечером, перед ужином, твой дядя Жереми является в нашу комнату. Стучит (обычно он этого не делает). Ждет, пока его пригласят войти (что вообще ему не свойственно). Входит и ничего не говорит (это уж совсем что-то новенькое).
Тогда я спрашиваю:
– Да, Жереми?
А он:
– Бенжамен…
Я лежал, растянувшись на нашей койке, паря косточки над языком Джулиуса, который, устроившись у меня в ногах, спокойно созерцал твою маму: она сидела за рабочим столом, и золото ее волос переливалось в свете настольной лампы. Мысленно я уже перекатывал ее черты на твою кассету (кем бы ты ни родился, мальчиком или девочкой, очень надеюсь, что, собирая мозаику своего портрета, ты будешь слизывать с оригинала твоей мамы и оставишь без внимания мою палитру – я уже достаточно на себя насмотрелся, уволь).
– Что тебе, Жереми?
И тут я заподозрил подвох.
Как бы неподвижно он ни стоял (сослагательное наклонение; не беспокойся, я тебя научу, увидишь, как приятны для слуха эти плавные сочетания…) итак, как бы неподвижно он ни стоял, внутри у Жереми все кипело. В который раз этот господин попался на собственный крючок. Я прекрасно знал это его выражение. Обычно оно предваряло какую-нибудь несусветную чушь.
– Бен, тут такое дело…
Именно, то самое.
– Не знаю, как и сказать тебе.
Жюли отложила ручку и встала из-за стола. Она посмотрела на Джулиуса и указала ему на дверь:
– Мужской разговор, это не для собак, Джулиус. Нужно соблюдать строгую конфиденциальность.
И они оставили нас совсем одних.
– Итак?
– Хочу задать тебе один вопрос.
– То есть ты полагаешь, что я смогу дать тебе ответ. Настоящий педагог должен этим гордиться.
– Перестань издеваться, Бен, мне и так трудно.
– Всем когда-то бывает трудно, Жереми.
(Обожаю подобные сентенции: никакой полезной информации, зато согревают душу тому, кто их высказывает. Я поделюсь с тобой парочкой, когда ты придешь ко мне со своими проблемами. Сам убедишься, как мне сразу полегчает.)
Жереми как нельзя более внимательно разглядывал свои штиблеты.
– Бен, расскажи, как это делают.
– Как делают что?
– Не дури, ты отлично знаешь, о чем я.
Пальцы в ботинках заерзали, как будто ему туда насыпали раскаленных углей, уши пылали.
Пожалуй, нужно было окунуться в воду с головой, чтобы потушить этот пожар, он и нырнул:
– Детей, Бен. Скажи мне, как делают детей.
Удивление рождает молчание. Мгновение немого оцепенения – как вспышка взрыва, и пеплом и гарью, виясь и кружа, медленно оседает неверие… Но нет, Жереми, жавшийся передо мной от смущения, и не думал меня разыгрывать. Немая сцена отупения.