2-й монах. Как рыбью чешую в помойное ведро. (Удар плетки.)
1-й монах. Печально очень. (Удар плетки.)
3-й монах. И тогда все грудное молоко, из-за которого началась эта история, вылилось, смешалось с кровью и весело потекло к ближайшему морю. Но на полпути оно прокисло и свернулось. А фруктовые деревья молча глядели на изумленные от обиды тела крестьянок и с вечерним сомнением посыпали их первыми пожелтевшими листьями, пока те окончательно не пропали из виду. (Удар плетки.)
1-й монах. Скажите мне, молодому: им было больно отказывать воинам?
2-й монах. Когда все время больно, уже совсем не больно.
3-й монах. Воистину! (Удар плетки.)
Все скромно бьют себя.
1-й осёл. Слышишь, Серый? Какую плохую музыку извлекают люди из этих плёток?
2-й осёл. Потому что плётки играют не на наших спинах, а на плечах наших хозяев.
1-й осёл. Главный хозяин бьет наших хозяев, а наши хозяева бьют нас, и все эти годы на наших спинах гремел самый лучший тяжелый рок.
2-й осёл. Да, Малой. У меня только двадцать пять процентов шкуры осталось нетронутой.
1-й осёл. А остальные семьдесят пять процентов?
2-й осёл. А остальные изнывают от какой-то жалкой разрешенной музыки. А я так порой любил слушать старый славный запретный свист на плетках.
1-й осёл. Прекрасное было время.
2-й осёл. Помнится, по молодости пришел я как-то в стойло на танцы. Сижу на соломе, погоде осенней радуюсь, и тут приходят две ослицы со значками одиозными на крупе. Я им говорю: «Привет, ослицы! Чего такие скучные?». А они мне отвечают: «Мы не скучные. Мы никак обрадоваться не можем. По-настоящему, как некоторые. Даже разозлиться не получается». Я поинтересовался: «Может, с вами что-то не так?». Они долго думали, что же с ними не так. Вроде такие же, как я, а оказалось потом, что они в музыке любят только официальный всеобщий ослиный рёв. Ну, ты представляешь, Малой, это зрелище, когда откормленные ослы устраивают свое сборище в большом сарае. Приходит главный осёл, и все поют в позорном порыве, с таким ослиным шовинистическим надрывом и чуть ли не со слезами в глазах от переполнения собственного пафоса: «Иа! Иа! Иа! Иа!». Я двум ослицам и ответил, что это мой самый ненавистный в жизни звук, и отказался с ними брыкаться.
1-й осёл. Что-что, а брыкаться как надо мы, ослы, всегда умели.
2-й осёл. Только не с такими дурными ослицами. Или с людьми.
1-й осёл. А с людьми почему нельзя брыкаться?
2-й осёл. Ой. Брыкаться-то можно, но понимаешь, Малой, у людей все происходит под музыку. Плохое настроение под музыку и любовь под музыку. Классическая любовь под нетрадиционную музыку, а нетрадиционная любовь под классическую музыку. Веселые похороны, кровавые свадьбы, порочные зачатия и непорочные рождения, радостные разводы и так далее, далее, далее всё тоже под музыку. И порой под такую нестройную, неладную, так им, людям, неподходящую и неподобранную по смыслу музыку. Как вот сейчас. Этим людям и так плохо, зачем еще плетками озвучивать это? Посмотри на них, Малой. Их и так бьют, так еще и они себя.
1-й осёл. Когда сам себя не так обидно, а некоторым даже приятно.
2-й осёл. Ой, Малой, пошутил.
1-й осёл. Странные люди. Как быстро они все полюбили боль. Страна мазохистов.
2-й осёл. Целая страна мазохистов. И в этой стране мы с тобой два разочарованных в жизни осла.
Оба задумались о жизни.
1-й монах. Скажите мне, кто воинам отдал такой приказ, который при самых страшных спазмах в области желудка другой стеснялся бы исполнить, потому что он краснел бы от своего поступка ярче, чем цвет крови? (Удар плетки.)
2-й монах. Как кто? Скорее всего, он. (Удар плетки.)
1-й монах. Он? (Удар плетки.)
2-й монах. Нарцисс. (Удар плетки.)
1-й монах. Он тоже участвовал в этом жутком обеде? (Удар плетки.)
3-й монах. Нарцисс никогда не ест с воинами. Он сыт своим превосходством, силой и гордостью. Но иногда он ест лениво и вальяжно, никогда не задумываясь о ненасущной пище. (Удар плетки.)
1-й монах. Говорят, что он очень красив. (Удар плетки.)
2-й монах. Его почти никто не видел. (Удар плетки.)