– Ну вот, дитя мое, похоже, нам с тобой предстоит долгое пребывание в этих стенах.
– Так нужно.
– Где ты намерена спать? Второй кровати я не вижу.
– Попозже я немного подремлю в кресле, когда шеф уснет.
– Конечно, еще не вечер. А вот я устал. Дай мне снотворного.
– Да, вам нужен покой. Вам таблетки или укол?
– Лучше укол. От таблеток толку мало.
– Не говорите так. У нас есть препараты активного действия. Очень дорогие. Вот, например, морферон. Две таблетки, и через пять-десять минут вы в полном улете, не разбудишь пушкой.
Перед моим носом она потрясла полупрозрачным пузырьком с очень нужным мне лекарством. Я протянул руку.
– Осторожнее, не рассыпьте.
Я понюхал розовые горошины драже и, с отвращением возвращая, выронил пару штук. Незамеченные, они закатились под покрывало.
– Нет, вонючие больно!
– Да вы что? Они вообще безвкусные.
– Не хочу, давай укол.
– Как хотите. – Она сломала ампулу, жадно всосав ее содержимое хищной иглой одноразового шприца. – Подставляйте ягодицу и готовьтесь часов на шесть уплыть в кайф.
– Отлично, Сонечка. Но сначала давай пожрать.
На столе-каталке она разложила несколько разновидностей каш, которые я не терплю с детства.
– Вам масла побольше? Молоко согреть?
– Молоко оставь, а кашу убери с глаз долой.
– Но что же вам?
– Чего-нибудь остренького, национального.
– Вам нельзя.
– А я хочу, соедините с врачом.
– Самуил Исаакович, он просит поесть.
– Пусть лопает.
– Но он просит острого, соленого.
– Значит, все нормально, выздоравливает. Дай зернистой икры, только немного, граммов сто, можно пару ломтиков мяса.
– Все сделаю.
Дурочка, она пошла к холодильнику, а я бросил в стакан молока две уже раздавленные таблетки снотворного, с тревогой ожидая окончания процесса их полного растворения. В хрустальных вазочках она приволокла икру и красную рыбу.
– Приятного аппетита, вам это разрешили.
– А что разрешено вам?
– Н-не знаю. Мы питаемся в нашем кафе внизу.
– А я хочу, чтобы вы составили мне компанию.
– У нас не принято.
– А я хочу, иначе я разнервничаюсь, и у меня заболит голова. Ну! Или я пожалуюсь на вас.
– Хорошо, сейчас что-нибудь принесу себе.
– Не нужно, здесь все есть, угощайтесь. Придвинув кресло, она потянулась за вазочкой с рыбой.
– Руки!
– Что? – удивленно зашлепала она накладными ресницами, ничего еще не понимая.
– Руки прочь! Уберите руки от еды больного.
– Но вы же сами… Вы же сказали. – Она была готова разреветься.
– Конечно сказал, – проворчал я, смягчаясь, – но я хотел, чтобы вы съели предназначенную мне кашу и молоко.
– Я их не люблю с детского сада.
– Я тоже. Но тем не менее ты заставляла меня их съесть. Теперь лопай сама, чтоб неповадно было. А если откажешься, то у меня поднимется давление и я пожалуюсь твоему врачу.
– Ладно, съем вашу кашу. Но я была о вас лучшего мнения.
– И выпьете молоко. Мне кажется, оно улучшает пищеварение.
Залпом она опрокинула сонное молоко и пододвинула тарелку с геркулесом.
Я с видимым удовольствием конструировал крохотные затейливые бутерброды и проглатывал их один за другим, наблюдая за действием моего снадобья. Через пять минут она зевнула. В первый раз. Второй раз ее челюсть открылась до самого желудка. Наконец, ложка выпала у нее из рук, измазав мой халат серой клейкой кашей.
Подождав еще несколько минут, я слез с кушетки, заголил Сонечкину задницу, аккуратно смазал спиртом верхнюю треть ягодицы и с удовольствием всадил в нее добрую половину иглы. Послушный поршень добросовестно закачал в мою сестричку пять кубиков дефицитного снотворного. (Прости, друг Подвойко, но иначе я не мог.)
Бережно раздев беззащитную мою сиделку, я осторожно перенес ее на свое место, тщательно укутав в простыню.