Да, Максим, я тебе изменила, призналась она, видя, что он интуитивно догадывается в этом, а врать и притворяться верной женой она больше не могла.
И с кем? переспросил он еле слышно, не узнавая свой голос.
Ему вдруг захотелось обозвать ее плохими словами, самыми дурными, которые он знал о женщине.
Разве это важно? спокойно ответила она. Я изменила тебе и, скажу больше, впервые испытала настоящий оргазм. Мы с тобой уже пять лет хороводы вокруг елки водим и ничего подобного я не испытывала. Все произошло быстро, я даже не сопротивлялась. Я просто отдалась ему и все, понимаешь? А ты еще ребенок, все еще мальчик. Мы давно не пара, живем по инерции. Кому и что мы доказываем? И мама говорит то же самое, что нам давно надо расстаться. Я все от нее отмахивалась, надеялась, что у тебя получится, вся эта сделка, она была так реальна, и ты хорошо умеешь вешать лапшу на уши, но Я реально устала, я хочу хороших условий и нормального мужика, хочу быть с ним как за каменной стеной. Не думать, кто будет менять колеса на машине, не задаваться вопросами, где взять денег на второе образование. Ну, скажи мне какие перспективы с тобой, какие? Тебя все время кидают, обманывают, ты слишком добрый для этого мира. Тут надо иметь острые зубы.
Ну да, ответил он с ехидцей, рассматривая чужие засосы на ее шее. Такие зубы, которые только что тебя утащили в постель.
Хотя бы такие! возмутилась она. И не смей обсуждать моих любовников!
Сказать, что ему было больно, выслушивая упреки жены и признание ее в измене, не сказать ничего. Он дрожал, ему хотелось покончить с собой, он даже заперся в ванной с ножом, и его остановило только то, что она не пыталась его остановить. Он понял, что сам виноват в этом, что нужно бороться и доказать ей, что он лучше всех. Он даже мысленно простил ее за измену, и она тоже заплакала, и они предались любви. Но даже в эти отчаянные моменты их последней близости, она делала ему замечания, злилась на его робкие попытки ласкать ее.
Обязательно надень это! Такой растяпа! Мне неприятно. Почему ты так быстро кончаешь? Ты не так все делаешь! Ты никогда не наклонишь меня и не мечтай! она пыталась руководить им, словно наученная каким-то шутником-гуру, и этот гуру присутствовал в их постели, посмеивался, мешал Максиму сосредоточиться.
Обманутый муж наконец понял, что им нужно срочно расстаться, что разбитую чашку уже не склеишь, иначе все будет только хуже. Он оставил жену в ту же ночь, впопыхах собрав какие-то бессмысленные вещи. Он вышел на улицу в надежде, что она побежит за ним следом, вернет ему кольцо, которое он сгоряча стащил со своего безымянного пальца и положил на полку в коридоре. Но она не бежала. Он все еще слышал, как она звонит в слезах кому-то, может, своей маме, может, любовнику и жалуется, что муж любит ее уже меньше или даже уже больше не любит.
Потом Максим потерялся, словно в тумане. Он оставил жене все: и квартиру, и свою Мазду, оставил даже одежду, золотое кольцо на полке, зубную щетку, рубашку, фотографии, все воспоминания, нажитые за этот долгий период. Он просто ушел в никуда, шел, пока хватало сил, а потом, утомленный, присев на парапет, долго и долго думал, куда идти дальше и чем заниматься, на что жить, и стоит ли жить?
Наши дни жизнь в деревне
За окном закукарекал соседский петух. Максим откупорил бутылку с мутной жидкостью и налил себе до самых краев в липкий, облюбованный мухами, граненый стакан. Его сейчас было сложно узнать: небритый, неухоженный, волосы едва тронутые сединой, отрешенный, печальный взгляд, но в руках еще чувствовалась сила. Стакан в его сжатых пальцах заскрипел и лопнул, словно был сделан изо льда.
Carajo, mierda, mierda, mierda, mierda, выругался он по-испански, облизывая сочащуюся по ладони кровь.
Он не сидел, как прежде, в деловом костюме с шелковым галстуком за сто пятьдесят Евро на шее. На его итальянской рубашке не было золотых запонок с нефритовым камушком. Эта рубашка давно превратилась в тряпку и лежала на пороге, чтобы об нее вытирали ноги. Сейчас на Максиме были футболка и тренировочные штаны, купленные на местном рынке, все жутко и неприлично мятое, уже порванное в нескольких местах и запачканное грязью и навозом. Он сидел на скамейке у себя в хате, облокотившись о холодный саман, закинув прямо на столешницу одну ногу, с которой свисал черный, избитый шлепанец с протертой до дыр подошвой. Его уставшие и прищуренные от яркого солнца глаза смотрели отстраненно на экран старенького, дребезжащего ноутбука. Максим просматривал очередные ролики Ютуб на испанском языке и, судя по всему, как он спонтанно произнес ругательство, он делал успехи.