Дед Михей всё знает
Дед Михей, он всё понимает:
где-то молчит, а где-то моргает
или крякает да кивает,
в общем, делает вид, что знает
про то, про сё и про это.
Его не видели лишь на комете!
А где деда Михея видали,
мы о том ничего не слыхали,
потому как он жил, не вылазил
из деревеньки Грязи
сто лет, и ходил в галошах.
Дед Михей нехороший
лишь весной становился:
жутко он матерился,
когда в грязи застревала телега,
и его лошадь не бегом
по пыльной дороге бежала,
а чуть ли в трясине лежала.
«Ничего, пёхом, пёхом и до Европы!»
опять Михей с голой жопой
о чём-то своём размечтался.
«Да чтоб ты взорвался!»
ругала его старуха,
промозолил супруг ей ухо.
А дед Михеюшка свистнет,
да так, что жёнушка пикнет,
полезет в погреб за самогоном.
И уже под наклоном
дедушка спать уляжется,
сказкою рот развяжется,
а завяжется стоном:
у радикулита он непрощённый.
Спит дед Михей и знает:
он и во сне мечтает.
Видишь, как мрачно молчит,
наверное, в рай летит!
Всё не так
У наших бабушек всё не так:
молоко разлилось по хате,
кошка сметану лопатит,
даже кастрюля перевернулась.
Не с той ноги ты проснулась!
Глянь, дед мёртвый пыхтит за забором.
Щас внуки припрутся, встанут дозором
у плиты и будут следить за блинами.
Что-то сегодня с глазами
Это солнце взошло и хлопочет,
хохочет, хохочет, так хочет
своей радиацией сжечь:
«Подкинь-ка, старая, в печь!»
Ты дровишек в печурку подкинешь,
тесто поставишь и двинешь
в магазин за крупой.
«Куда ты, дура, постой!»
крикнет вскипающий чайник.
Рукой махнёшь, и встречайте
её на улице птицы:
гули, гули! И лица
у прохожих добреют:
Мать зерна не жалеет!
Не жалеет она своей жизни.
Это не гули неправильно виснут
на её деревенском пальто,
а миллиард лет ещё
всё не так будет на планете,
как хотелось бы бабушкам, детям.
Бабка, дед, фонарь горящий
Ничего не говорила
бабка старая с печи,
только пряла да кудила,
и пекла пироги.
А во двор как выходила,
так бралась всё за топор,
да дрова легко рубила
с мёртвым дедом на спор!
А дед нейдёт домой,
хоть и спорит,
он поленницу душой
своей накроет,
и зарядит дождём
по крыше ветхой:
«Пойдём, старая, пойдём
за новой веткой!»
И куда бы бабку душа
ни тянула,
она брала три рубля,
на рынок дула,
покупала новые галоши,
а в них хоть в поле, хоть в лес,
хоть на площадь!
А на площади
столб деревянный,
он, о господи,
сверху стеклянный,
и горит так ярко, как пламя!
«Не спалил бы село,
а то знаешь»
Зря ты старая рот
раскрыла,
ты б еще лет сто
печь топила,
а может быть, двести.
Вот замочек на двери повесить
тебе черти, что ли, мешают?
Дверь открытая стоит, а то знаешь
Но бабка на столб всё смотрит.
А её дедушка мёртвый
пялится из фонаря,
говорит: «Вот он я!»
и много чего другого,
даже с супругою спорит,
поспорит и в дом зовет.
Жена кряхтя, но идёт.
А дома печь и свеча
горят себе не спеша,
разговаривая друг с другом.
Бабка молчит, ей скучно.
Прялка жужжит,
ноет кошка,
в животе урчит:
«Где же ложка?»
А на старость
замок не навесишь,
старость зависть.
Поклон отвесишь
самой себе уже видимо.
Ешь быстрей, дел невидимо!
У нашей бабушки воспитательный дар
Бабушка никогда не предаст,
не сдаст и не выдаст.
Она глаза твои выест
своим гундежом!
Нашей бабушке споём
мы хвалу, похвальбу!
А деток в кучу соберём
и в старый дворик отведём:
«На внуков, мать!»
Ей внучат уж не догнать:
те то в парк, то во двор.
«Гулять, ребятушки, позор!»
бабушка стирку отложит,
карты в рядок разложит,
да научит играть в подкидного.
И матерная свобода слова
несётся на весь квартал!
У нашей бабушки воспитательный дар.
Плела лапти бабка
Плела лапти старая,
старая, усталая,
старая, усталая бабка:
то лапти ей надо, то тяпку.
Иди-ка, древняя, на печь,
без тебя стирать да печь
некому в доме что ли?
Дед лежит в какой-то боли
дочки на гулянке,
а сыны на пьянке.
Может, внуки подметут,
чисто в хате приберут?
Но их след простыл давно,
а ей уже и всё равно.
Да есть кому плести, пахать:
иди старенькая спать,
а рыжий кот довяжет лапоть.
Будешь в нём плясать и плакать,
своё детство вспоминать:
как искала тебя мать!