Купец первой гильдии Севостьян сын Кондратьев Алтухов вернулся в пятницу домой на два часа ранее обычного. Жена Акулина, увидев его, встревожилась:
Уж не захворали ли, Севостьян Кондратьевич? Али худое что приключилось?
С чего ты взяла? ухмыльнулся купец, проходя в горницу.
Так ведь раненько сегодня Вы с конторы вернулись растерянно улыбнулась Акулина, уже понявшая, что наоборот, приключилось хорошее.
Вот ты меня накорми, напои, в бане попарь нет, в бане не надо сегодня, а потом и спрашивай! Севостьян уселся в кресло и протянул ей ноги, чтобы сняла сапоги.
Сменив сапоги на ковровые домашние туфли, а сюртук на уютный халат, пересел к столу, на который кухарка уже тащила закуски и самовар.
Алтухов был ювелиром, самым богатым на Москве. Учился в Амстердаме, куда послал его покойный папаша, тоже ювелир. Во время пожара 1812 года умудрился сохранить и дом, и магазин, и ценности благодаря благочестию и щедрым пожертвованиям на церковь отвел Господь от беды. Сейчас, когда Москва отстраивалась заново, коммерция шла бойко, лучше прежнего.
Выпив стопку анисовой и закусив икоркой, принял от жены чашку чая. Заложил за щеку кусок сахару, и, шумно подув, отпил из блюдечка. Чай был отменный, и заварен, как положено. Акулина терпеливо ждала, когда супруг начнет рассказывать.
После третьей стопки и второй чашки, придя в окончательно гармоническое состояние, Севостьян начал:
Приходит, значит, сегодня поутру в магазин офицер военный. Парамошка к нему: чего, мол, изволите, Ваше благородие? А он: покажи-ка мне, что из бриллиантов есть. Парамошка разложил, что было: серьги, брошки. Колье тоже. Покрутил военный носом, и говорит: а покрупнее сей мелочи есть что-нибудь? Парамошка тут понял, что покупатель серьезный, меня позвал. Я военному объясняю, мол есть несколько камней по пять каратов, два в перстнях, два в серьгах и один без оправы. Показал. А камни-то все отменные, воды чистейшей, голубой! Князю впору!
Акулина слушала, затаив дыхание, с восторгом предвкушая развитие интриги.
Севостьян налил себе третью чашку.
Военный, значит, посмотрел, потрогал пальчиком, губу скривил это на отборные-то пятикаратники! И веско так, значительно, заявляет: нужон бриллиант самолучший, для подарка! За ценой, стало быть, не постою! Ну, думаю, ежели так Полез в сейф. А тама у меня редчайший, фиалковый, в розу ограненный, тут он поднял палец для значительности, в пятнадцать карат адамант!
Акулина охнула и закрыла рот ладонью.
В платиновой оправе, которая сама по себе три тысячи стоит! продолжал Севостьян, Кулон, значит. Для покойной (тут он перекрестился) княгини Долгорукой ещё до войны спецзаказ. Князь тогда аванс заплатил, а тута война, княгиня померла от горячки, и не выкупил он, стало быть, кулон-то. Достал я его, показываю военному. У того аж глаза замерцали, аки угли, и усы задергались! Беру, говорит! Под цвет глаз аккурат, дескать, подходит!
Акулина снова охнула.
Не охай ты, с мысли сбиваешь! строго попенял ей Севостьян, Да, так значит, я ему цену объявляю: пятьдесят пять тыщ! Ну, конечное дело, торговаться приготовился. Тыщ на восемь опустил бы, коли стал бы офицер бороться. Только не стал он торговаться! Жди, говорит, твоё степенство, после обеда деньги принесу, а пока никому не продавай и не показывай даже! Вот и аванс, десять тысяч и пачку ассигнаций на прилавок: шлёп!
Акулина только пискнула, но супруг не обратил на это внимания.
И принес! Сполна денежки принес посля обеду! он радостно захохотал, Раз в десять лет такая коммерция бывает! Закрыл я магазин и контору, Парамошке три рубли дал: гуляй, говорю!
Да кто ж это был-то, Севостьян Кондратьевич? тихонько спросила ошарашенная Акулина, Такой подарок королевне заморской впору!
А кто ж его знает! Не назвался, значит, купец промокнул бороду салфеткой, Только, сдается мне, что не простой это был офицер.
Но Акулина уже не слушала благоверного. От деверя свекрови, состоящего в свойстве с кумой шурина двоюродного брата булочницы Прасковьи, служившего в ресторации помощником соус-повара, она слыхала, что обедал у них намедни богатый усатый иноземец не то из Гишпании, не то из Персии! Точно, он это кулон купил, более некому! Баба уже предвкушала, как разинет рот кума, услышав сию новость. Стул под седалищем, казалось, раскалился, ноги зудели немедленно отправиться в путь. Акулина заёрзала от нетерпения. Ой! Скорей бы Севостьянушка чай пить заканчивал!