Этой сценой, в последствие, и решил Лешка открыть свой эпохальный роман о гниющих водорослях. Чтобы лучше прочувствовать экстремальность ситуации он однажды в свободное время решил подняться на марс. Сначала-то он считал, что в этом подъеме ничего экстремального нет: перебирай ногами и руками стальные скобы и все. Но чем выше он поднимался, тем гуще по спине пробегали холодные мурашки, тем чаще противно замирало внизу живота, руки становились какими-то не то чтобы ватными, но не очень послушными. Хотелось немедленно спуститься вниз. Но он в фатальном настрое упорно лез наверх.
Марсы крейсера «Красный Крым»
Добравшись до цели Лешка разлегся на железной площадке, с отвращением представляя как он будет спускаться с этого чёртова марса. Но, слава богу, спустился. Спустился и решил, что он никогда больше не полезет ни на какую верхотуру.
Такое решение его огорчило. Выходило, что он фиговый моряк. Вон настоящие-то моряки летали по вантам как обезьяны, быстро добираясь до самых верхних рей, где лихо брали рифы или убирали паруса, раскачиваясь вместе с мачтой над смертельной пропастью.
По мере прохождения практики, негативных фактов накапливалось все больше и больше. Тут и крысы с тараканами, и дурь с четырехчасовой драйкой верхней палубы, и матросская годковщина, и грубость господ офицеров и т. д. Несмотря на накапливание фактов, процесс написания эпического произведения никак не сдвигался с мертвой точки. Оказалось, что написание романов дело очень непростое. Позднее, захваченный вихрем забот, Барсуков вообще забыл о своём юношеском литературном заскоке.
Однако время шло и жизнь дописала ненаписанный Барсуковым флотский роман, когда от ранее мощного и красивого Черноморского флота не осталось даже запаха гниющих водорослей. Когда турки со своими 14-ю подводными лодками с удовольствием следили за единственной (из 26 субмарин) уцелевшей от разделки русской подводной лодкой, которая постоянно ремонтировалась. Когда американские эсминцы свободно, как у себя в Мексиканском заливе, зашастали по Черному морю. Когда родной Главной базой, за которую пролито море русской кровушки, стало владеть соседнее не очень дружественное государство.
Барсуков стал считать, что Россией десятилетиями управляли безголовые Органчики, Стаканчики, временщики, начисто при своих увлечениях охотой, коллекционированием машин, дегустацией спиртных напитков, забывших завет Государя императора о двух верных союзниках России.
В девяностые флот натурально загибался. Денег отпускаемых на флот едва хватало на прокорм экипажей. Ни о каких походах или боевых учений и речи не было.
«Ну ничего, думал Барсуков, появится и у нас умный, долговременный правитель, настоящий хозяин земли Русской, при котором страна по своему благоустройству превзойдет разные там Швейцарии и Норвегии».
Барсуков встряхнулся, усмехнулся: «Правильно говорят украинцы: «Дурень думкой богатеет».
Восьмёрка
КОФФЕРДАМ 3
Константиновский равелин
В сонные кубрики ворвался противно-мажорный сигнал побудки, дополненный распевным голосом дежурного офицера:
«Команде вставать!.. Койки вязать!.. Укладчикам коек по сеткам!»
Лешка Барсуков торопливо вывалился из подвесной койки. Корабль был старый, ещё дореволюционной постройки, поэтому рундуки в кубриках отсутствовали и матросы спали в подвесных койках. Барсуков уложил в плотную парусину пробковый матрас, пробковую же подушку, простыню, одеяло, обращая все это в туго зашнурованный валик длиной чуть больше метра. Спешил Лешка не зря. Он как раз и являлся укладчиком коек курсантской роты, которая проходила свою первую морскую практику на учебном корабле Черноморского флота.
Кинув связанную койку на плечо, Лешка запрыгал по трапам наверх на правые ростры, где и размещалось его сеточное заведование. Вскоре стали прибывать с койками его сокурсники. Он принимал койки и аккуратно укладывал их в сетку. Правильно уложенные койки за день хорошо проветриваются, а в случае, если, не дай бог, корабль потонет, легко всплывают и уцелевшие матросики, уцепившись за них, могут до двух суток держаться наплаву, ожидая помощи.