брови. Сечешь?
Она не ответила. Помолчали еще. Потом Кирилл вздохнул. Не поеду в инст. Маме только не говори.
Лена открыла глаза и втянулась обратно. Почему это? Не едешь, то есть, почему? Не чувствую внутренней необходимости. Ишь! А что насчет чего внутренняя необходимость имеется?
С Женькой встречусь. Она болеет, съезжу к ней. Женя это была его девушка. Лена раза два видела ее: красивая вроде бы
Ну и дурак, Девушка искоса рассматривала брата. Мог бы после института съездить. А ты могла бы сходить с мамой. Я не могу. Я как раз хотела с тобой поговорить. И поговорю, если ты не будешь язвить так отчаянно! Кирилл открыл банку из-под «нескафе», полную окурков. Пихнул туда «бычок» и плотно закрыл крышку, прижав ладонью. Он казался очень бледным, как если бы пару месяцев не выходил из дома. Лена, как и мать, побаивалась, что и этот институт брат тоже бросит; учет промахов и ошибок между собой велся ими всерьез, и, если Кирилл и вправду не дотянет до диплома, Лене придется из кожи вон лезть, чтобы восстановить пошатнувшееся равновесие. Да и то что же такое она должна будет сделать, какой подвиг совершить, чтобы перекрыть братскую безответственность? Девушка второй год мечтала бросить училище, но не могла этого сделать; поступи она так, и материно терпение лопнет а Лене не хотелось знать, чем это может обернуться.
Давай. Сказал брат. Я постараюсь не слишком блистать природным остроумием но долго сдерживаться, конечно, не смогу. Он развел руками и, наконец, вспомнил о кофе. Мне снилась бабушка. Брат смотрел на нее из-за края красной чашки. Мм, сказал он.
И она была живая вроде. Кирилл повернулся к окну и стал смотреть на улицу, не выпуская чашку из рук. Я слушаю, слушаю. Она была живая и мы вместе работали. То есть, я работала, а она потом устроилась на ту же работу, что и я. И что же это за работа была? Лена облокотилась на подоконник. Она смотрела в сторону крыши последнего перед рекой дома; светлые волосы были собраны в хвост на затылке, отчего она казалась младше.
Я отвечала на звонки. Ну, что-то вроде телефонного оператора. Нам в контору звонили злые клиенты, и я должна была их информировать ну там по услугам компании. И вот бабушка устроилась туда же. Она была такая же худая и грустная, как перед смертью. Хотя ты же не видел. В общем, какая-то жалостная. Жалкая? Лена быстро и зло, почти с ненавистью, взглянула на брата. Жалостная. И вот мы сидели рядом и отвечали на звонки, и она часто ошибалась, не знала, что сказать клиенту, и все смотрела на меня. Чтобы я ей помогла. А у меня была куча своей работы! И я помогла ей раз, второй, а потом на меня навешали каких-то дел, и когда она снова закрыла трубку рукой и уставилась на меня, чтобы я за нее вроде как звонок приняла я накричала. Я сказала, что не могу делать за нее ее работу! Что она сама должна всему научиться, а не надеяться на меня, раз уж сюда устроилась!
Кирилл смотрел в окно, опираясь на сложенные руки, и постукивал по подоконнику зажигалкой. Херово Да! Но это еще не все. Знаешь, что я ей дальше сказала? Мы были уже где-то на улице, на каком-то складе, там было холодно, стояли ящики с овощами капустой там, помидорами и я ей сказала, что она умерла. И что нечего, не нужно ей ходить за мной на работу а она стояла и смотрела на меня. Знаешь, жалостно! Она была маленькая и одинокая, очень маленькая, такая Лена. Девушка разревелась, сползла на стоящую в углу картонную коробку с надписью «монтеррей». Коробка прогнулась под ней, но не сломалась, так как под самый верх была набита книгами. Я урод! Лена комкала мокрыми от слез пальцами подол халата; нос ее уже превратился в хлюпающую картофелину. Моя бабушка, баба Ба-абочка! Кирилл стоял белый и смотрел на сестру. «Бабочкой» Лена называла их бабушку очень редко. Только когда была настолько счастлива и любила ее, что не знала, как еще выразить эмоции; только тогда она прибегала к ласковому, дурацкому слову.