И та и другая от кого-то явно наслушались, но если Ленку еще можно в какую-нибудь секцию восточных единоборств записать, чтобы у нее мозги проветрились, то тетю уже поздно.
Серьезно, я думаю, что восточные единоборства это для духовного роста очень полезно. Как ты можешь о чем-то судить, когда ты барахло, и даже толком не знаешь, на что способно твое тело. Кто-то, может, Сиддхартха, сказал, что ты это то, о чем ты думаешь. А мы всякий мусор по телеку обычно смотрим, думаем как калеки, эмоциональные и интеллектуальные инвалиды. А единоборства там же все очень тесно с духовными исканиями связано. Я бы и сам записался, если бы у меня было больше времени. И денег.
Да, ладно, это все глупости. Я имею в виду: я такой же, как Ленка. И как моя тетя. Только и могу, что языком молоть, чужие мысли повторять. Как же все это надоело. Наша мама, наверное, самая решительная из всей семьи. Мы с сестрой бесполезные. Остальные ну, у каждого свое, у каждого какой-то непорядок в голове.
Кирюх, чего сидишь? Наливай.
Старший из братьев (ему тридцать четыре) уже открыл бутылку. Я разливаю.
Тетя говорит тост.
Ну, давайте. Пусть у нас все хорошо будет.
Сегодня нет никакого праздника. Просто иногда мы вот так собираемся вместе.
Я однажды прочел в тетради Ленки (зашел за диском в ее комнату, и тетрадка, может, дневник, лежала раскрытой прямо на столе): «Я теперь по-другому думаю о нашей семье, не так, как в детстве. В детстве я думала, что тетя и дядя счастливая пара, и я не знала, что дедушка изменял бабушке. А теперь я про все это знаю, и много чего еще. Иногда я их всех ненавижу. Я ненавижу Кирилла. Мы все друг другу врем. Кирилл сволочь, а мама его любит больше, я знаю. Но я его не поэтому ненавижу я не знаю, почему. Может, потому, что он лучше меня. Тетя делает вид, что она вся такая хорошая, а на самом деле, она тоже думает: а что скажут люди? На самом деле ей хочется все бросить. Чтобы ее оставили в покое. Я бы ее поняла. Но она в самых важных ситуациях думает не о том, как было бы верно поступить, а что люди скажут. Я ужасные вещи говорю, да? Но все равно лучше хотя бы здесь сказать, чем держать в себе. И все-таки иногда мы просто так, без повода, собираемся вместе. Хотя между нами столько всего странного, и не всегда хорошего. Как мокрые звери из мультика, которые прячутся под шляпкой мухомора от ливня, мы жмемся друг к другу, чтобы было теплее. Мы все чего-то ужасно боимся как будто, боимся мира, страданий и смерти. И ищем друг у друга утешения».
Как-то так она написала, я уже точно не помню, хотя тогда прочитал сестрину писанину не один раз. Это оттуда я узнал, что Ленка, оказывается, меня ненавидит.
Пьем. Младший брат (тридцать два года) рассказывает анекдоты про Путина. Мы смотрим телек и разговариваем, мама тоже немного расслабляется. Сегодня она не работает ночью, поэтому пьет вместе с остальными.
Я снова ухожу на балкон, а там за окном, оказывается, идет снег. На улице уже совсем темно.
В зале звуки телевизора сменяются на что-то ритмичное наверное, предки принесли с кухни магнитофон. Меня охватывает такое чувство, как будто меня заперли в клетке со львами. Наверное, не стоило отдавать Ленке отдельную комнату без боя. Просто: не стоило отдавать ей мою комнату. И она после этого говорит, что ненавидит меня, маленькая дрянь.
Господи, как же тут тесно!
«Не могли бы вы все исчезнуть?» Думаю я, а тут снова врывается сестра, выдыхает:
Кирилл! Мама!
Что?
Что-то с мамой? Отталкиваю Ленку (Господи, да за что же мне все это?!), два шага в зал, и я так и останавливаюсь.
Мама танцует под медленную восточную мелодию.
Ее глаза закрыты, а губы, наоборот, приоткрыты. Руки нашей Ма как два полураскрывшихся тюльпана одна тянется вверх, другая едва касается бедер. Она двигается, как юная девчонка, новый цветок в гареме какого-нибудь шейха босиком на бордюре бассейна под звон монет на прозрачных юбках и птичье пение. Мама откидывает назад тяжелые каштановые волосы, и они кольцами ложатся на плечи, спадают на спину.
Все стоят и смотрят. Братья начинают хлопать под барабанный ритм, и Ма открывает глаза, подмигивает им. Ох, у нее сейчас такие глаза она почти касается подбородком сложенных лодочкой ладоней, продолжает танцевать, едва заметно улыбаясь. А потом ее руки скользят вдоль тела, и я впервые вижу вот так близко то, что называют танцем живота. Мама встряхивает волосами и двигается под ускорившийся ритм. Братья всё хлопают в ладоши, и я замечаю, что я тоже ей хлопаю.