Бабы-мешочницы
Следом сбросили еще одного. Этот не кричал, наверное его уже пришили. Несколько человек по мешкам, по телам побежали в хвост поезда. Их никто не преследовал.
Знобким утро, окоченевшая за ночь на крышах поезда беспризорная шпана, сгрудилась за водокачкой у большого костра, разведенного из деревянных ящиков. Обсасывали ночной конфликт: две кодлы урок чего-то не поделили. После этого перешли к обсуждению тактических и стратегических планов дальнейших действий.
Высветилось три варианта. Первый: добраться до Латвии и наняться там в пастухи. Считалось, что латыши зажиточные мужики. Второй: махнуть в Восточную Пруссию. Там в пустующих усадьбах полно добра, которое можно вывести и толкнуть с выгодой. Третий: оседлать дорогу из Германии и харчиться у добрых демобилизованных бойцов. Лешка остановился на первом варианте.
Жрать хотелось до невозможности. Тут, как в сказке, появились два пацана. Они принесли три курицы со свернутыми шеями. Птиц ощипали, выпотрошили, разрезали на куски по числу присутствующих у костра, а затем нанизали на проволоку и расположили над огнем. Лешке досталось полусырое, слегка обгоревшее крылышко. Он его моментально заглотил и почувствовал еще больший голод.
К счастью алчущих на станцию вкатился военный эшелон. Стайка подростков поспешила к вагону, в котором стояла полевая кузня. Веселый красноармеец оглядел оборванцев:
Что, чижики, есть захотелось?
Ага! закивали «чижики».
Подставляйте миски, я вам каши подкину.
Подставили кто что мог. Лешка подставил шапку. Все желающие получили по черпаку перловой каши. Утолив голод, беспризорь стала развлекаться. Кто-то засел за лакши, кто-то стал рассказывать анекдоты. Тихо зазвучала старинная блатная песня:
Постой, паровоз.
Не стучите колёса.
Кондуктор, нажми на тормоза
А песня действительно была старинной, сочинённой, суля по наличию в ней тормозного кондуктора, тогда, когда ещё не была изобретена тормозная пневмосистема, и кондукторы сидели на тормозных площадках и по сигналу с паровоза специальными рычагам прижимали тормозные колодки к ободам колёс.
Потихоньку на попутном товарняке Лешка всё-таки достиг желанной Латвии и сразу почувствовал, что Латвия это не Россия. Казалось, что здесь и не было войны.
Не только крупные города, но и небольшие городки были очень чисты, аккуратны и благоустроенны. Никаких луж, косых заборов, осевших зданий. Везде зелень и цветы. Черепичные крыши. Шпили соборов. Не то, что, например, в Пскове или в Старой Руссе, обожжённых войной.
И в сельской местности на хуторах и в деревнях тоже все выглядело солидно и ухожено, а не как в российских селениях с их грязью, покосившимися избами, соломенными крышами. И везде цвела черёмуха, наполняя воздух тонким ароматом.
Благоустроенность латышских поселков очень обнадёжила Лёшку. Он решил, что латыши зажиточные люди и у них можно будет подхарчиться, выполняя какую-либо работу по хозяйству.
П ещё он думал, что русские преодолеют военную разруху и под руководством товарища Сталина сделают страну богатой и счастливой, и, когда он станет большим, то уже не будет беспризорников, инвалидов, попрошаек, гопников, воров, и все будут жить всё лучше и лучше.
А оно вон как получилось
ПАСТОРАЛЬ КАК МЕЧТА
Цистерна маняще пахла конфетами. Очевидно в ней перевозили то ли патоку, то ли какой-то сироп. От горловины по бокам цистерны тянулись вниз желтоватые подтёки. Из-за длительного использования цистерны подтеки наслоились друг на друга, образовав твердую корку.
На узкой железной полоске, которая тянулась вдоль черной, в подтёках цистерны, стоял, обдуваемый холодным встречным потоком воздуха, голодный Лёшка. Он, под стук колёс, отколупывал кусочки затвердевших подтеков и отправлял их в рот. Кусочки долго размягчались во рту. Вкус они имели какой-то странный. Немного сладкий, немного кислый с легким парфюмерным душком, напоминавшим запах леденцов.
Не дожидаясь полного расплавления очередного «леденца», Лешка энергично разжевывал его и торопливо проглатывал. Боже мой, чего только пацаны не употребляли в пищу в то голодное, послевоенное время. Например, съедобными считались гранёные стебли некого зонтичного растения (кстати очень похожего на ядовитую цикуту), которое народ называл гранаткой. От поедания гранатки обрывало губы и язык, но дети ели её: гранатка привлекательно пахла морковью и имела вкус, напоминавший вкус брюквы. Часто употребление в пищу подобных «деликатесов» вызывало расстройство желудка, отравление, а то и приканчивало бедолагу-беспризорника.