Приходилось постоянно напоминать себе, что это не виртуальна симуляция. Всё взаправду Как совсем недавно я заставляла себя поверить в нарисованный пейзаж, чтобы получиться хоть какое-то удовольствие от заданий.
Экзамены по ориентированию проходили именно так: вид от первого лица с невозможностью переключиться можно было только смотреть в разные стороны и немного подпрыгивать. И забираться на возвышения, когда они попадались. А это получалось не всегда несколько раз местность оказывалась совершенно плоской. Впрочем, в горах было немногим легче.
На тренировках карты нам тоже выдавали в распечатке, и сверяться можно было только по ним. Засекают тебе время и вперёд, прокладывай маршрут из точки «старт» в точку «дом». Зато на вирт-тренировках не было тяжеленного рюкзака за спиной, пот не заливал глаза, из одежды ничто не натирало, не жало и не перекручивалось Да и ладно! Когда привыкаешь к неприятным ощущениям, перестаёшь их замечать. Единственное весомое отличие состояло в том, что, когда мы сдавали ориентирование, мы сидели.
Я попала в тренировочный лагерь на Земле сразу после окончания университета. Диплом по футурологической лингвистике, в котором рассматривались варианты развития общего языка в условиях смешанных групп и отсутствия автоматических переводчиков, не обещал мне ровным счётом ничего. Ноль в будущем но шесть приятных лет, проведённых в университете, несколько утешали. Я планировала и дальше заниматься чистой наукой, но не могла определиться с местом продолжения учёбы. На Земле было привычнее, а на Марсе интереснее. Однако, будущее определили за меня.
Если бы я знала, что дедушка подарит мне билет на корабль Второй волны, то выбрала бы не любимую специальность, а ту, которая могла пригодиться! Но я ему этого не сказала, разумеется: поблагодарила и приготовилась стать фермершей на биоплантациях. Он бы очень расстроился, если бы узнал, что его единственной внучке суждено вести жизнь шудр. А мне не было обидно: нянчиться с водорослями казалось не хуже, чем возиться с суффиксами. У меня был не самый высокий индекс Юдины, и в тренировочном лагере с такими не церемонились. Тем более, когда билет простой!
Ещё больше дедушка бы огорчился, если бы ему сообщили, что от крестьянской участи меня спасёт человек с религиозными и сексуальными привычками проклятого по мнению дедушки «проклятого». К счастью, правила тренировочного лагеря были строги: мы не имели права общаться с семьёй, простились и тишина. Так что если дедуля что-то разузнал, я была надёжно укрыта от его негодования. Для меня профессор Бергсон стал, без всяких преувеличений, богом. Не таким, как Вишну или Ганеша, но всё равно. И его мнение значило намного больше дедова!
До Саида Бергсона никто меня не видел меня как личность, а не как обладательницу билета, документов и дюжины идентификационных параметров. Профессору была нужна именно Индрани Кумар, со всеми её фантазиями и привычками, включая бесполезный диплом и любовь к морфологии.
Он создавал команду инженеров по программному мутагенезу. Выбирать приходилось из людей со специальностями, весьма далекими от заявленного направления. То есть это я так поняла, потому что он формулировал иначе, вежливо и даже немного льстиво: для профессора Бергсона моя попытка предвидеть развитие универсального языка была «архиценной».
Потом я узнала, что в лагере тренировали две команды «бергсоновскую» и «шмидовскую», по именам руководителей. В ту, другую, набирали археологов, социологов и даже биологов. Потому что Бергсон и Шмид принадлежали к абсолютно разным или, правильнее сказать, враждующим школам теоретического программного инжиниринга. А теперь предстояло превратить его в практический софтинжиниринг. Потому что искусственные интеллекты кораблей Первой волны, станций терраформинга и систем противометеоритной защиты окажутся в автономном режиме и за десятки лет самостоятельной работы код у них будет мутировать гораздо глобальнее, чем это происходило на Земле или Марсе. И хотя с Первой волной отправляли также специалистов для профилактики, оставалась вероятность, что люди не переживут полёт и стасис.
За восемь лет в тренировочном лагере я успела переучиться и защитить докторскую. Но я по-прежнему не видела ничего, кроме аудиторий, лабораторий и вирта! Как будто продолжала учёбу в университете. А потом мою жизнь ограничивали коридоры корабля, каюты и всё тот же вирт.