Сашка идет по деревне, у неё в руках любимая картинка. Она поёт ладно и красиво: «Не смотри, не смотри ты по сторонам, оставайся такой, как есть, оставайся сама собой». Походка ее легка, голос высокий и звонкий, платье яркое, волосы чистые и уложенные в замысловатую причёску. В конце деревни её ждет прекрасный принц на красном коне. Он известный и богатый, он узнал о том, что она тайная дочка Пугачёвой и теперь тоже богатая. Он хочет ей об этом рассказать, а потом увезти в особняк, жениться и жить долго и счастливо.
Если его нет в этом конце деревни, она пойдет к другому уж там-то он наверняка стоит. И красный конь тоже ждет, он нервно дёргает поводок, как бы спрашивая: ну когда, когда уже эта глупая принцеска поймёт, что мы здесь, а не там? Сашка торопится, начинает бежать, сбивая ножки в красивых ярких туфельках-лодочках. Она боится, что её не найдут и уедут без неё.
Потому что красный конь не любит ждать.
Сапоги всмятку
Я не уверен, что эта деревенька до сих пор есть на карте области и не помню, какая тема занесла туда нашу съёмочную группу вполне возможно, эта точка оказалась крайней в программе газификации села до 2050 года, а может быть, именно оттуда родом оказался какой-то наш земляк, получивший громкую спортивную награду.
Вспомнить повод поездки вряд ли получится, да он и неважен. Там я познакомился с отцом Дмитрием, и главное было именно это.
Он пришёл сюда в то время, когда местное население, как в большинстве наших деревень, тихонько спивалось, и их точка на карте становилась всё более прозрачной. Из двадцати с лишним домов люди оставались хорошо, если в девяти остальные избы стояли заколоченные и пустые. Магазин был в соседней деревне километрах в десяти, школа примерно там же.
Отец Дмитрий вошёл в село как христианские миссионеры входили к язычникам мягко и бесстрашно. Некоторое время жил в пустом доме, ходил по деревне и говорил с людьми. Потом нашёл хорошее место на холме и начал строить часовню своими силами, как умел. А люди, с которыми он в связи со строительством говорить перестал, начали приходить к нему сами. Поговорить ну и, по возможности, помочь.
Через несколько лет деревенька, которая, в общем-то, стала селом в дореволюционном смысле, имела крепкий православный приход. Всё это нам рассказали местные, уточнив, что в последние годы к ним начали переезжать из соседних сёл. Точнее не к ним к нему. К отцу Дмитрию.
Это было неудивительно: в каждом дворе мычало, кудахтало и блеяло, местный староста бодро бегал по деревне и агитировал увеличить «территорию распашки» за условной околицей стояли заросшие брошенные поля забытого колхоза, которые пейзане потихоньку реанимировали собственными силами.
Отца Дмитрия мы встретили на улице. Он неторопливо шёл к своей часовенке, но охотно остановился, чтобы с нами поговорить. В итоге беседа сильно затянулась, и нас позвали в ближайший двор. Там мы сели за крепко сколоченный стол и продолжили беседу за чаем. Чай был в больших жестяных кружках, и плавали в нем какие-то травы, хвоинки и листочки. Серёга был крайне недоволен задержкой, но это нормальное состояние телеоператора вне его конуры на телеканале, где он может лежать на диване, квасить и кидать дротики. А мне было любопытно и подозрительно очень уж эта реанимация аграриев напоминала какую-то тоталитарно-конструктивную секту.
Я ошибся. Отец Дмитрий был самым что ни на есть православным батюшкой довольно молодым церковным подвижником, который по собственной воле ушёл искать самое глухое место и возрождать там веру.
Православие построено на огромной жертве, говорил он. И нести православие можно только жертвенностью, отказавшись от всего во имя веры. Оставив личные желания, пристрастия и полностью посвятив себя людям.
Жертва это сапоги всмятку, буркнул Серега, у которого от затянувшейся безалкогольной паузы случился интеллектуальный инсайт.
Отец Дмитрий мягко улыбнулся.
Два самых спорных вопроса кто виноват и что делать. Виноват всегда сам, да и вины-то никакой не бывает на самом деле. Есть опыт
А что со вторым вопросом? поинтересовался я. Делать-то что?
Любить.
Всю обратную дорогу Серёга хранил гордое молчание, а когда мы приехали на базу, отказался от регулярной пьянки в операторской и ушёл домой в восемь в первый раз лет за десять. Впрочем, хватило его всего на один вечер.