И хватайся за гриву, хрипя от спасенья «ура!»
Он дотащит тебя, твой неведомый друг, до аула.
Там напоят шубатом, не помня обиды и зла
Лишь поморщится кто-то от частого грома и гула,
Что с собой в этот край твоя новая жизнь привезла
*
бура верблюд ( каз.)
Нет в душе соловья
Над сизой кошмою Устюрта -
Лиловая, звёздная юрта.
Лежим, распластавшись, под ней,
Не видя родимых огней.
Они затерялись за далью,
Как будто всё прошлое сталью
Судьба, как палач, отсекла,
И болью душа истекла.
Внутри омертвело, остыло,
И стало гордиться постыло:
«Мы русские, мы сыновья!»
Нет в душах сирот соловья!
Нет радости песенных дней,
Когда пели гимны о ней -
России великой и милой
С размашистой ширью и силой.
Над сизой кошмою Устюрта
Рождается племя манкурта,
Которому сруб или юрта,
Со звёздами даже одно!
Не тронет души ни рядно,
Ни отчий двуглавый туяк
Так кто же чужак иль свояк
Мой сын вдалеке от тебя
Россия, пойми хоть себя,
Куда и зачем ты идёшь,
К какому рассвету ведёшь!
Себя по пути не забудь,
А мы уж, поверь, как-нибудь
Покуда над ширью Устюрта
Нас греет просторная юрта.
Не держат обид сыновья.
Но нет уже, нет соловья!
Письмо другу
Пишу из далёкой России.
Стоит золотая пора.
В округе пшеницу скосили,
И гуси ушли со двора.
Жиреют стада на покосах,
В стерне золотое зерно
Луга умываются в росах,
И галки кричат озорно.
Я бедный, заброшенный странник.
Бреду неизвестно куда,
Как тихого счастья изгнанник,
А куры мне вслед: «Куд куда?»
Туда, где земная свобода,
Туда, где для сердца простор,
И синий орёл небосвода Крыла, как хотел, распростёр.
1996 год.
Мангышлак
Солнце из жидкой стали,
Песчано-глиняный зной.
Жадными люди стали
С белою новизной:
Пьют воду, как будто пиво,
Из полных ещё баклаг.
Как жёлтую воду ива,
Как бронзовый чай Сайлаг.
Жадно, но скоро кончится.
Тогда за себя держись.
Слабый от жажды скорчится,
Ящеркой юркнет жизнь.
Солнце ударит в темя,
Выпьет глаза, как сок,
И остановят время
Глина, жара, песок
Но, сильный возьмёт лопату
И будет до крови рыть
Землю. Сверху, как вату,
А ниже!.. Но, значит, жить,
Смеяться потом и плакать
От мутной, сырой воды
Вот так бы влюбиться в слякоть
И в утренние плоды,
Что в жизни давно приелись.
Вон гоним в запасы сок
Мне в душу, как в кожу, въелись:
Жара, Мангышлак, песок
Дождь в пустыне
Вот и грянуло,
Вот и вылилась
Чаша неба,
Вдруг наклонившись.
И пустыня
Как будто выгнулась,
К ливню жёлтому
Прислонившись
Воспалённой,
Горячей кожею
Зашипел песок вековой
Зашатался,
Как конь стреноженный,
И упал
Летний зной.
У Азова
Стылый ветер ползёт от лимана,
Где казанка, присев на корму,
Тянет к берегу сеть аламана,
Тарахтя про безрыбье и тьму.
Грустный вечер идёт по причалу
В брезентовке на крупных плечах,
По песку, как по стылому чалу,
Мимо солью поросших корчаг,
Мимо ржавых, погибших посудин,
По морскому погибшему дну
И никто за разбой не подсуден,
Только треск про гуманность одну!
Пожелание в пустыне
Развалины храма и желтая грусть
Немых и загадочных тысячелетий
В зрачки, как вместилища вечности, пусть
Войдет новый мир миллионом соцветий!
И там, где песок раскаленный и пыль
Лежат, как останки минувшего века,
До неба поднимется новая быль,
До неба земные дела человека!
Пусть хлынет из скважин живая вода!
И травы взойдут над пустыней бесплодной,
И строгий потомок уже никогда
Не вспомнит о ней, как о самой голодной!
В год дракона на кишиневском рынке
Все еще с протянутой ладонью
Ходят по базару попрошайки.
И, молясь, как богу, беззаконью, -
Спекулянтов и воришек шайки.
Кишинев клоакою базара
Потягаться может и с Востоком:
Вот потомок вещего хазара,
Честь забыв, торгует кислым соком
Кровь сочится из коровьей туши.
Рубит ее дальний внук Малюты.
И дерет безвкусицею уши
«Звукозапись» с жаждой инвалюты
А ряды, ряды полны товара.
Море разношерстного народа.