Странным казалось мне уклоненье Корнилы Егорыча от прямого разговора. «Что б это значило? думалось мне. Начал за здравие, свел за упокой». Опять наклонил я речи на прежний предмет, опять сказал, что для успехов торговли надо купцам учиться и учиться
В ниверситете, что ли-с? с горькой, но задорной усмешкой возразил Красильников. Нет-с, увольте, ваше высокородие!.. Покорнейше благодарим-с!.. Знаем мы! Это дело, сударь, ваше барское, а нашему брату оно не по шерсти. Из нашего брата, из купечества, это тому пригодно, кто думает сыновей в дворяне выводить, а нам нет-с, увольте!., да и проку мало, ей-богу, мало. Дед, отец копят деньги, скопят капитал, большие дела заведут, миллионами зачнут ворочать, а ученый сынок в карты их проиграет, на шампанском с гуляками пропьет, комедиянткам расшвыряет, аль на балы да на вечеринки Глядишь и пошел Христовым именем кормиться. Да это бы еще не беда А как разум сгинет, как Прохора Андреича Крапивина изволите знать?.. В Москве суконная фабрика у него была. У него сынок-от ученый В чинах был, в каретах ездил, на дворянке женился да как профуфынился из ружья себя и застрелил Вот-те и чины!.. Вот-те и ученье!.. Душеньку-то свою не уберег, самому сатане ее на руки отдал
Не говорю я, Корнила Егорыч, чтоб молодые купцы, выучившись, оставляли свое звание и проматывали отцовские капиталы. Дельное, правильное ученье научит быть бережливым, научит и уважение иметь к сословию, в котором родился. Теперь у нас слава богу
Не говорите!.. Мне-то этого не говорите!.. Купцу ученье пагуба, вот что!.. У меня у самого Да позабавьтесь финичками-то, ваше высокородие Икорки-то покушайте: первого, сударь, багренья, прямо из Уральска А ты что губы-то распустил, Петрович?.. Что чашки не примаешь?.. Давай еще чаю-то!.. Да мадерцы еще рюмочку, ваше высокородие!.. Кликни Сережу, Петрович!
Сережа, парень лет двадцати трех-четырех, румяный, здоровый, с богобоязненным видом и тихой поступью, робко вошел в комнату. Низко поклонясь, смиренно остановился он у притолки, глядя исподлобья на родителя. Тот сказал ему:
Сивую в дрожки, савраску в беговые. Ты со мной на савраске поедешь.
Я стал уговаривать Корнилу Егорыча самому не беспокоиться, а отпустить с нами на завод одного Сережу Взгрустнулось, должно быть, по лежанке Корниле Егорычу, согласился.
Парень молодой, сказал он про сына, мало еще толку в нем Оно толк-то есть, да не втолкан весь Молод, дурь еще в голове ходит похулить грех, да и похвалишь, так бог убьет. Все бы еще рядиться да на рысаках. Известно, зелен виноград не вкусен, млад человек не искусен. Летось женил: кажется, пора бы и ум копить. Ну, да господь милостив: это еще горе не великое не другое что
Помутился взор Корнилы Егорыча. Помолчавши, вздохнул он и молвил вполголоса:
На волю божью не подашь просьбы!..
Вошел Сережа.
Поезжай на завод с господами! сказал ему отец. Покажи там все, как оно есть Слышишь?.. Чего стал?.. Пошел, дожидайся!
Сережа пошел было, но отец, воротив его с полдороги, тихонько молвил ему:
Митьку в сушильню!.. Слышишь?.. прибавил он громко.
Слышу, тятенька!
Ступай же!.. На крыльце дожидайся А после заводу, ваше высокородие, просим покорно на чашку чаю. Сделайте такое ваше одолжение, не побрезгуйте убогим нашим угощением.
Сережа, тихий смиренник на отцовских глазах, не таков был на заводе. С нами обходился подобострастно, насилу согласился картуз надеть, но с рабочими обходился круто и к тому ж бестолково. Покрикивая ни за что ни про что, сурово поглядывал он то на того, то на другого, и пятились рабочие и прятались друг за дружку, косясь на толстую, суковатую палку, что была в сильных, мускулистых руках Сережи Но вдруг какой-то шальной, вывернувшись из-за зольного чана, мазнул его по спине мешалкой, обмакнутой в известковый подзол. Сделав свое дело, поворотил он неровным шагом назад. Рабочие уступали ему дорогу и, казалось, друг другу говорили глазами: «Ай да молодец!..» Увлеченный рассказом, через сколько пересолов проходит яловица прежде квасов, Сережа ничего не заметил. Тот шальной был молодой человек лет под тридцать, в загрязненной, просаленной насквозь холщовой рубахе и в дырявых сапогах. Взъерошенная голова, казалось, сроду не была чесана, небольшая бородка свалялась комьями, бледно-желтое, худощавое лицо обрюзгло, рот глупо разинут; но в тусклых, помутившихся глазах виднелось что-то невыразимо-странное, что-то болезненно-грустное Потухающий ум последней, прощальной искрой светился в том взоре.