Сделав такое показание, Кузька бойко подписался по всем статьям: «К сему показанию Иван, не помнящий родства, руку приложил».
Велел я заковать Ивана Непомнящего и поехал с ним да с понятыми к Марку Емельянову. Обыск произвели ничего не отыскали. Марк, известно дело: «Знать не знаю, ведать не ведаю, впервой того человека и вижу». Поставил их на очную ставку.
Кузька говорит:
Побойся бога, Марк Емельяныч, как же ты меня не знаешь? Да не я ль у тебя две недели выжил? Да не ты ль меня учил монету делать? Да не ты ль хвалился, что сделаешь монету лучше государевой?
Марк и руками и ногами, а Кузька ему:
Нет, постой, Марк Емельяныч, у меня ведь улика есть.
Какая улика? спрашивает Марк Емельянов.
А вот какая: прикажите, ваше благородие, понятым в избу войти.
Я велел, Кузька и говорит им:
Вот смотрите, православные, под этой под самой лавкой я гвоздем нацарапал такие слова, что с 1 по 22 октября с Марком Емельяновым вот в этой самой избе я триста талеров начеканил.
Посмотрели под лавку, в самом деле те слова нацарапаны.
Вязать было Марка в острог сряжать, да сладились. От него к другим богатым мужикам поехали И всех объехали. А как объехали всех, велел я Кузьке бежать, кандалы подпиливши, сам и пилочку дал ему. Дело заглохло.
А Кузька, извольте видеть, когда по деревням шатался, надписи такие у богатых мужиков царапал. Попросится ночевать Христа ради, ляжет на полу, да ночью, как все заснут, и ну под лавкой истории прописывать.
После того Кузька попом сказался и до сих, слышь, поп попит. Есть на рубеже двух губерний, Хохломской да Троеславской, деревня Худякова; половина в одной губернии, другая в другой. В той деревне мужичок проживал, Левкой звали шельма, я вам доложу, первого сорта, а промышлял он попами. Содержать беглых попов на губернском рубеже было ловко: из Троеславской губернии нагрянут в Хохломскую попа, из Хохломской в Троеславскую его. Левку все раскольники знали, от него попами заимствовались. С этим самым Левкой и сведи дружбу Кузьма Макурин днюет и ночует у него, такие стали друзья, что водой не разольешь. Рыбак рыбака далеко в плесе видит, а вор к вору и нехотя льнет.
Лежит раз Кузька у Левки в задней избе на полатях, а поп, под вечер взъехавши к Левке да отдохнувши после дороги, сидит за столом. Избу запер, зачал деньги считать, что за требы набрал по окольности. Смотрит Кузька с полатей, а сам тоже считает: считал-считал и счет потерял. Слез тихонько с печи, отомкнул дверь, вышел поп не видит, не слышит Кузьма в переднюю
Будит Левку: «Вставай, говорит, дело есть». Левка встал, Кузька ему говорит: «Поп деньги считает, я подсмотрел. Такая, братец, сумма, что за нее не грех и в тюрьме посидеть. С такими деньгами, Левушка, век свой можно счастливу быть, на Низ можно сплавиться, в купцы там приписаться».
Соблазнил.
А видывал ли когда тебя отец-то Пахомий? спрашивает Левка.
Отродясь, говорит Кузька, не видывал.
Делай же вот как да вот как.
Пошли приятели в заднюю, где поп-от свои дела правил А хоть дверь и отперта была, все-таки, чтоб Пахомию не подать сомнения, Левка постучался, входную молитву творя.
Аминь! ответил поп из избы. Кто там?
Я, батюшка, отец Пахомий, хозяин.
Сейчас, свет, отопру Эко диво како! Дверь-то была отомкнута!.. Забыл, видно, запереть, вот ведь память-то какая у меня стала.
Вошли Левка с Кузькой. А деньги у попа уж припрятаны. Начал положили у Пахомия, простились и благословились.
Вот, батюшка, отче Пахомие, говорит Левка, наш христианин, именем Косьма, исправиться желание имеет, давно мне кучился свести его к иерею древлего благочестия.
Кузька в ноги попу: «Прими, говорит, отче святый, на дух».
Бог благословит, чадо, ответил Пахомий, время теперь тихое, исправлю, пожалуй.
Левка вышел, Пахомий епитрахиль надел, требник на налой положил. «Клади начал!» говорит.
Положили начал. Лег Кузька ничком, Пахомий ему голову епитрахилью покрыл и начал «исправу»:
Рцы ми, чадо Косьмо
А Кузька поднял голову, говорит ему:
Отче святой, совесть-то моя очень сумленна, рцы ми прежде: по отлучении от великороссийские церкви принял ли ты «исправу второго чина» с проклятием ересей?
Нет, чадо, говорит Пахомий, исправе второго чина и проклятию ересей аз грешный по правилам не подлежу, того ради, что и крещение имею старое и рукоположение старое.