А ныне-то кто ж? Все то же
То же, да не то. Те же щи, да с говядинкой Голштинское-то войско глядеть, что ли, будет?.. Да что голштинцы!.. Вон свои измайловцы да семеновцы по сю пору никаким голосом не откликаются. Э-эх. Все это сновиденья одни наши! вздохнул Алексей Орлов.
На мой толк, Алехан, прежде всего рогатиной нам хохлацкой заручиться. Тогда все как по маслу пойдет.
Какой рогатиной?!
Хохлацкой. В ней вся сила! смеялся, шагая, Григорий.
Что ты приплетаешь? Какая хохлацкая рогатина?
А гетман! Граф Кирилл Григорьевич.
Алексей Орлов усмехнулся и тряхнул головой:
Мудрено. К Разумовским и ворот не найдешь; не знаешь, с какой стороны и подъехать к ним. Они оба доки мягко стлать.
Говорю пустите меня!
Пустите! Рано. Что зря в петлю лезть! отвечал серьезно младший брат. Они по первому слову велят тебя арестовать и поедут к государю Нам за тобой вслед и пересчитают всем головы. Да и зачем? Мы еще и не знаем сами, с какого конца взяться.
Гетман не таков человек, чтобы доносить. Да и хитер. Он, поди, давно носом чует, чего вся гвардия желает.
Вся гвардия! Вся ли, Гриша? Кабы вся-то желала, так мы с тобой не болтали бы зря, а дело делали.
Ну а не в пример мудренее, говорю, начать, коли гетмана не достанешь себе.
Начинать-то, Гриша, покуда нечего, а то и без него обойдемся. Что тут гетман?.. А тяжел ведь, проклятый. Руки обломаешь об него.
Гетман-то? Да, ленив на подъем; как все они, сказывают, хохлы.
Вот этот гетман тяжел, говорю! рассмеялся Алексей Орлов и бросил лапу животного.
Братья остановились отдохнуть и молча стали над медведем.
А вот что, Гриша, выговорил вдруг Алексей. Веселый и бодрый голос его понизился и звучал иначе. Ты подумал ли о том, братец, что ныне пост идет? Не за горами и Страстная да говенье. Как же теперь быть, если священник на духу что-либо такое к нашему делу подходящее спросит вдруг?
Не спросит, не бойсь.
Не спросит? Ты всегда так. Ну а спросит, говорю?..
Да с чего ж?..
А хоть с того вот, что уж месяц целый то и дело у нас спрашивает всяк: что у тебя на дому за сходбища да что мы засиживаемся за полночь? Пить не пьем и спать не идем.
Григорий Орлов глянул на брата и молчал.
А лгут, Гриша, на исповеди только перекрести из татарвы.
Вестимо. Но и открыться на духу, Алеханушка, хоть бы малость избави бог. Не можно. Поп из-за камилавки из мухи слона сделает и в набат ударит.
Вот то-то и есть! Я вот эдак и думаю все: как быть?.. тихо выговорил Алексей.
И два молодца-богатыря задумались, стоя над мертвым мишкой. Огромное лохматое животное, сраженное в пятиминутной борьбе, было для них дело заурядное, над которым думать не пришлось. А говеть или нет, лгать на духу или нет это был вопрос далеко не заурядный. Было о чем молодецкие головы поломать.
Что ж? Отложи говеть до времени, вымолвил наконец Григорий Орлов. Бог простит!
А ты, Гриша? с изумлением воскликнул брат.
Вестимо, тоже Я, ты знаешь, завсегда за тобой. Как ты А попадемся в чем после, так в Березове уж и отговеем, усмехнулся он. И времени-то там у нас, Алеханушка, много будет, Богу-то молиться. Молись себе да молись никто не помешает; хоть Четью-Минею там на память себе вычитывай.
Где?
А в Пелыме, в Березове иль в Соловках.
Алексей Орлов в свою очередь весело рассмеялся, но тотчас стих и, раздумывая, вздохнул.
Так, стало, не говеть? сказал он наконец, как бы решаясь.
Не говеть Что ж? Бог простит.
Ну ладно Берись-ко.
Братья снова ухватили медведя за задние лапы и снова легко поволокли лохматую махину по сугробам Широкое темно-багровое пятно осталось на месте, где лежал медведь, и снова узкий кровавый след ложился по их следам на лесных сугробах
IV
После получаса ходьбы Орловы вышли из лесу на опушку, где, близ шалаша, стояли две тройки, привязанные к деревьям, и нетерпеливо двигались на месте, позвякивая бубенчиками. Кучера спали в шалаше и богатырски храпели, увернувшись в рогожи.
Алексей Орлов растолкал людей, разбранил их за то, что полузамерзшие лошади были брошены без надзору.
Оба кучера стали класть медведя в большие сани, но не могли поднять его настолько, чтобы перетащить через откосы на дно саней. Лошади оглядывались, храпели, а ближайшая пристяжная уж фыркнула раз и, поджимаясь, собиралась ударить