Но ведь, если шар?! И голова заработала. Так, значит, никакой Войны нет? А почему не приходит дизель? А ты проверяла расписание? А, может, тебя специально привозили, когда дизеля нет? А тот поезд? Обыкновенный товарный поезд, который ходит раз в полгода, или в год, такая редкая ветка Сердце выпрыгивало из груди. Но я пошла к дому нарочно спокойно, на случай, если меня видит Вадим.
Но Вадима не было, он как раз ушел обходить капканы.
Дрезина была на месте. Если вскочить на нее сейчас, через 34 часа я буду на большой дороге. Еще километров 200, и начнутся первые поселки, а через 300 будет город. Если повезет, дизель меня подберет раньше Скорее бежать
Я зашла к Катрин.
Я должна тебе сказать Вадим нас обманывает. Никакой войны нет. Я видела воздушный шар
В глазах Катрин забрезжила надежда:
Возьми меня с собой!
И я взяла. Поднять Катрин я не могла, но она обхватила меня руками и помогала как могла живой ногой. Едва не уронив ее при сходе с крыльца, мы все же добрались до дрезины. Я уже умела управлять.
Сначала было страшно, и мы все время оглядывались. Но вот мы проехали поваленное дерево прощай! вот уже сосна с раздвоенным стволом прощай! а вот овраг, а я считала, это уже километров пятнадцать. Не догонит!
Солнце стояло еще высоко, верхушки деревьев казались черными, и где-то над ними, в синей вышине я видела след воздушного шара.
АННА И ЗОЯ
С некоторых пор Анна Владимировна Скрынникова была против биографий что кратких, официальных, что выстроенных по воспоминаниям автора и его окружения полных сплетен, недомолвок и подтасовок. Ее скромная роль комментатора к некоторым не слишком популярным и почти что научным изданиям привила ей стойкую аллергию к любому упоминанию факта, не подкрепленного письменными источниками, а затем и к подкрепленному целой тонной пожелтевших страниц, исписанных мелким убористым почерком, или размашистым как будто «к цыганам!», или вовсе прихрамывающей машинописью. Одним словом, весьма почтенная дама отнюдь не легкомысленного возраста, пользующаяся авторитетом у сотрудников, начальства, а также тех немногочисленных читателей, которые и впрямь почитывали ее комментарии, Анна Владимировна накопила в душе такое количество протеста, негодования и возмущения, словно внутри нее сидела и ожидала своего часа неразорвавшаяся граната.
Месть ее зрела, наливаясь соком, словно яблочко, и когда контуры сюжета стали проглядывать сквозь туман (а туман ох как был нужен!), яблочко сорвалось с ветки, и покатилось по тарелочке, показывая самые разнообразные картины, подтвержденные несуществующими источниками черновиками, письмами, воспоминаниями
Надо сказать, что проживала Анна Владимировна в петербургском «контексте», который включал в себя не только гранитные набережные и золоченые шпили, но и молодых людей (кажется, под кайфом), готовых расправиться с любой вышедшей из сберкассы старушкой, и миф о штурме Зимнего, и буханку хлеба, переброшенную гражданкой Быстровой через забор хлебозавода (вторая буханка часовому) осенью 1942 года, и произносимую когда-то шепотом фамилию Маринеско, и тень ее знаменитой комаровской тезки. С этой тенью и был связан коварный замысел.
Выглядеть все должно было правдоподобно. Известно, что навещали Анну Андреевну многие, и ценность их воспоминаний неоспорима. Могла навестить ее и некая молодая или даже не очень молодая дама, пишущая стихи. Она могла приехать в Комарово, даже без предупреждения, могла встретиться с Ахматовой, и даже поговорить. Во всяком случае, отрицать этот факт довольно сложно. Она могла прочитать Ахматовой свои стихи и выслушать отзыв. (А надо сказать, что в юности и Анна Владимировна пророчила себе великое будущее, и несколько тетрадочек со стихами хранились в ее секретере на полочке, никем не опубликованные, а потому голодные и злые). Естественно, Анна Владимировна не могла написать собственные «воспоминания» уж слишком странным показалось бы коллегам ее столь долгое молчание, и она стала искать автора своим стихам.
Легко сказать искать автора, это все равно что искать родителей собственному ребенку. Но помог случай, и это уверило Анна Владимировна в правильности избранного пути. А путь она считала безусловно «светлым», так как давала жизнь стихам, ни у кого их не украв, и даже скромно отказавшись от собственного имени.