Глава 12
Слово не воробей, вылетит не поймаешь.
Я пожалела о содеянном сразу, как повесила трубку. Моя бурлящая злость, как назревший фурункул, вырвалась наружу гнойным потоком слов, и утихла. Исчезла.
Из гримерки я уже уходила разочарованная собой, расстроенная больная.
Ну, че, дозвонилась? Прищучила меня Кнопа. Как будто, не подслушивала, притаившись за дверью.
Нет. Соврала я и шмыгнула за другую сторону занавеса, на сцену.
О, Скороходова. Вылупились на меня девки, сидящие в зрительном зале. А че не начинаем?
Щас начнем. Отмахнулась я и, спустившись со ступенек, направилась к выходу.
А ты куда? Удивленными взглядами провожали меня подружки.
Щас вернусь. Бросила я, чтоб отвязаться от назойливых вопросов, и хлопнула дверью.
Домой мне было нельзя. Я пошла к Нельке Шулятьевой. Вообще-то мою одноклассницу звали красивым именем Нинель. Если читать это имя задом наперед, получится Ленин. Вождь пролетариата. Имя Нельке придумала мать, которую в деревне все называли Шулятьихой.
Теперь Шулятьиха исправно отрабатывала свою сопричастность к идеям вождя на молочно-товарной ферме. Было время вечерней дочки, поэтому Нинель в этот час домовничала одна.
У тебя есть че-нибудь вкусненькое? Ввалившись в дом без приглашения, спросила я у Нельки. Жрать хочется.
Так у нас опять «шаром покати» в холодильнике. У матери на работе сегодня контрольная, а мне лень готовить. Распахивая, буфет, огорчилась Нинэль. Хлеб есть. Хлеб будешь?
А че у доярок тоже контрольные бывают? По-хозяйски заглянув в холодильник, спросила я. А че это у тебя в банке? Огурцы соленые?
Огурцы. Хочешь? Не дожидаясь ответа, выволокла трехлитровую банку на стол Нелька. Контрольный удой, он у коров, а не у доярок. Надо же знать, сколько каждая корова дает молока.
А что если мало? Корове двойку поставят?
Мы с Нелькой весело расхохотались. Боль недавних событий утихла. Я снова почувствовала себя ребенком, веселым и беззаботным.
Мы уселись за стол и, морщась, принялись лопать сильно соленые огурцы с хлебом.
А ты че не на танцах? Спохватилась Нинель. У тебя же по вторникам «Кадриль».
Надоело. Кнопа задолбала. Постоянно в мою сторону тянет, все ей не так. Откусив огурец, с набитым ртом, напропалую врала я, стыдясь признаться в содеянном. Разоралась опять, что я все порчу Да пошла она. Не пойду туда больше.
До прихода Нелькиной матери, мы провалялись у телевизора. Там показывали всякую «муть», ну и пусть. Мы сплетничали о школе, и нам было все равно.
Но вот открылась входная дверь, и на пороге показалась Шулятьиха.
Это была огромная веснушчатая женщина, с круглым красным, обветренным лицом, с сильными, как у мужика руками. От нее тошнотворно пахло навозом и силосом, подгнившим по весне.
Люди в нашем селе опасались показываться на глаза Шулятьихе, старались избегать встреч с ней.
И вовсе не из-за ее угрожающего вида и ядреного запаха.
Нелькина мать слыла первой сплетницей на деревне. Любая информация, полученная о человеке, в устах у Шулятьихи могла обернуться против него самого.
Нелька, почему со стола не убрано? С порога кинулась воспитывать дочь, громогласная тетка. Поесть поели, а убирать я буду? А ты Гелька, че по ночам шатаешься? Что, мать за тобой совсем не смотрит?
Смотрит. Стала напяливать я пальтишко.
Это что за хрень? Да вы и хлеб весь сожрали! Разъярилась Шулятьиха, пройдя на кухню и сунувшись в буфет. Я голодная как собака, а дома ни куска хлеба нет!
Простите. Виновато пискнула я и выскользнула из дома.
Что ж это за вторник-то такой? Шла и думала я. Проклят он что ли?
Домой я вернулась затемно. Марина лежала в постели, отвернувшись в стене.
Может быть, все обойдется? Думала я. А может мне этот вторник во сне приснился?
Глава 13
Председательша унизила Марину прилюдно. Специально, чтоб проучить, как следует, чтоб побольнее было.
В среду, с утра пораньше ворвалась в приютскую столовку, накинулась на мать с кулаками, подбила глаз, выдрала с «мясом» пуговицы на белом накрахмаленном халате.
Как, тебе, блядине, не стыдно? У тебя же дочка взрослая. Все понимает. Орала Рыжая Тома.
Стокилограммовая Надька Бомбовоз, шваброй разгоняла по палатам приютских детей. Разгонять разгоняла, а сама думала: «Так Маринке и надо: любишь кататься, люби и саночки возить».