В течение речи, которая представлена здесь в значительном сокращении, Папуша подчёркивала силу своего негодования энергичными сотрясаниями простёртых рук.
Тут наконец подошёл глава табора, Антоний Гоман.
Помолчи, цыганка! строго сказал он и внимательно оглядел место происшествия. Для этого ему понадобилось, дымя папироской, несколько раз обойти поруганный автомобиль, а затем пристально посмотреть в глаза каждому из присутствующих. Наконец, он вынес вердикт:
Плохое дело. Испортили машину.
Несомненно, это были мудрые слова, но они требовали дополнения.
Что же мне теперь делать, Антоний? спросил Григорий. Ведь новая машина-то, жалко-то как!
Женщины, радуясь, что тема дискуссии немного изменилась, начали наперебой повторять вопрос самыми что ни на есть жалобными и взывающими к просвещению голосами.
Помолчите, цыганки! вновь прикрикнул глава. Я так думаю, машину нужно продать. Какому-нибудь русскому.
У Григория чуть не подкосились ноги. В такой ситуации даже цыганское красноречие спасовало, и «Ромео» только и смог повторить:
Продать!
Затуманившимся взглядом он посмотрел на свою ласточку, своего верного железного скакуна. «Продать», звенело у него в ушах, как предсмертный приговор. А ведь он же сам её обихаживал, каждый уголочек тряпочкой обтирал, каждая деталь мотора побывала у него в руках Григорий чуть не застонал от непосильной муки, пронзившей его сердце. Продать!..
Что же ты, Антоний, сразу «продать», подал из толпы голос Богдан Гоман, мужчина такой же солидный, как и сам глава, с которым они были двоюродными братьями. Я вот думаю, можно же батюшку позвать и освятить скакуна-то. Сила Божия, она же в помощь людям.
Освятить? Хм, Антоний достал из кармана мятую коробку, вынул очередную папироску и прикурил от предыдущей. Затем посмотрел на тапочки и задумчиво повторил:
Освятить? Хм
Это значило, что глава табора не уверен и предоставляет решение вопроса на коллективный таборный разум. Разум оживился и начал дебаты.
Да какой там батюшка, какие там молитвы! Разве святой водой такую скверну смоешь? горячились одни. Это где же такое слыхано?
Да разве ты не христианин, что так говоришь? кричали другие. Нет сильнее Божией силы! Хорошей молитвой не то, что машину, может, даже и сами тапки очистить можно! Разве не знаешь ты истории, как Христос воду в вино превратил? Что же ты говоришь!
Может, нам теперь женские юбки все перекрестить и на голову себе понадевать? не сдавались первые.
Не утерпели, ввязались в дискуссию и женщины, выкрикивая с места свои соображения. Как водится при живом цыганском разговоре, в воздухе метались, словно танцуя, смуглые руки.
Антоний Гоман спокойно разглядывал тапочки, дымя папироской и втиснув пальцы в карманы брюк. Его лицо имело странное выражение, как будто он про себя посмеивался над чужой бедой. Но конечно, это только казалось. Глава был хорошим человеком и никогда бы себе такого не позволил.
Раскрыв рты, заворожённо глядели со стороны дети.
Пэпуша успела убежать в дом, привести себя в приличный вид и вернуться, а Григорий всё стоял, держась обеими руками за сердце, и что-то бормотал себе под нос.
И вот, когда страсти уже достигли такого накала, что почтенные цыгане готовы были друг друга за грудки хватать, а нашему «Ромео» было впору вызывать «Скорую», Антоний вдруг крикнул зычным голосом:
Тихо, цыгане!
Тишина установилась такая, словно всё действие происходило на телеэкране, и кто-то случайно нажал на кнопку «отключить звук». Все, от мала до велика, повернулись к главе, а сам Антоний поднял голову и сказал по-русски:
Доброе утро, Саша. Что ты хотел?
На балконе второго, «мужского» этажа, действительно, маячил Саша, фотограф, приехавший накануне в гости в табор и оставшийся ночевать у Григория. Был он всклокочен и расхристан, по всему видно проснулся только что и едва успел натянуть джинсы и рубашку. Саша близоруко щурился и явно нервничал.
Антоний Стефанович, жалобно сказал он. Понимаете, тут такая штука, у меня тапочки куда-то девались. Купил накануне, в пакете на балконе оставил. Пакет есть, тапочек нет. Я имею в виду, может быть, дети поиграть взяли? Мне бы их тогда вернуть бы, а? А то ведь уже уезжаю
Антоний аккуратно смял и выкинул в уличную пыль папироску, широко улыбнулся и вдруг подхватил роковые тапочки правой рукой.