Сынок рос, а я пыталась быть супер-мамой. Для полноты картины: весила я тогда 43 кг, кормила грудью, но у сына был страшный диатез (последствие материнской тревожности, как я поняла позже, когда стала детским психологом), я сидела на жесткой диете. В стране голод, еда по талонам, детское питание и сухое молоко из гуманитарной помощи. Муж ходит на работу, но не получает зарплату уже много месяцев. Перебивается халтурами, чинит все, что включается в розетку. Люди предпочитают расплачиваться водкой. Он не пьет, приносит домой бутылки, их можно продать или обменять. Я постоянно хочу есть и спать. Ребенок спит очень мало и беспокойно. Так проявляется детская невропатия последствие моего состояния во время беременности. На улице темно, холодно и постреливают. Вся страна тогда была «улицей разбитых фонарей». И я из последних сил пытаюсь реализовать свои мечты «вот когда у меня будет ребенок» гуляю по режиму, улыбаюсь и разговариваю, играю и пою песенки, бассейн с 6 месяцев, кубики Зайцева с года, пестушки-потешки и рисование пальчиками. Но мне хочется забиться в нору и тихо выть. Каждое утро, пока сынок еще не проснулся, я стою у окна и плачу. Я одна и мне очень плохо. Саша уходит, когда мы спим, и приходит, когда я укладываю Даню спать. Есть телефон, я иногда звоню подружкам, но после рождения ребенка наши жизни очень отличаются, говорить не о чем. Новых подруг «из песочницы» я еще не завела.
Однажды приехала мама, увидела мое состояние и сказала мужу: «Саша, привези Иру ко мне, пусть хоть отдохнет немного». Слово «отдохнет» вызвало слезы. Я пробыла у мамы неделю, потом побежала на почту звонить мужу и просила нас забрать домой. Мама, вырастив трех детей сама, просто не умела помогать, не считала нужным наверное. Да, она кормила меня, стирала ползунки, но мне надо было, чтобы кто-то иногда забирал у меня ребенка и давал мне возможность просто опустить руки. Или просто поспать одной. Иногда выручала младшая сестра, Даня с ней оставался охотнее, чем с бабушкой. Я, как зомби, толкала в феврале коляску по нечищеному снегу и плакала все чаще, но тайком, не жалуясь. Это была послеродовая депрессия¸ самая настоящая, со всеми классическими симптомами. Помню как я, до дрожи, хотела шоколада. Он продавался в киосках, но у нас было очень мало денег. Я экономила на всем и покупала самую маленькую шоколадку, батончик, и отламывала по кусочку целый день. Знала количество кусочков, жила от кусочка до кусочка. Этот спрятанный батончик был моим якорьком, удерживающим меня на поверхности. Еще я старалась перед сыном: он не должен видеть слабую мать. Если я буду лежать и плакать, то ну, в общем я знала уже, что происходит в жизни ребенка в первые годы, как складывается мироощущение, доверие, самооценка. Я улыбалась и играла активную, жизнерадостную маму. Позже, на консультациях и тренингах, стала замечать у людей эту депрессию с улыбкой, распознавать ее, понимать. Единственный человек, которому я показывала свои слезы, был муж. На первых порах он жалел, пытался помочь. Но депрессия очень мощная воронка, она втягивает в себя всех, кто находится рядом. Видимо, он чувствовал это интуитивно, дома бывал все реже, стал брать халтуры по выходным. Деньги конечно же были нужны, но поддержка была нужна больше. Её не было. Так два самых близких мне человека муж и мама, люди, на которых я рассчитывала, оставили меня один на один с моей болезнью. Не сочли нужным, не оценили происходящее, не почувствовали боль, заботились о себе? Наверное, все вместе. Поле было вспахано, осталось только дождаться семени, которое в него упадет. На такой почве усталости, душевной боли, одиночества, обиды, могла вырасти любая болезнь. Мне досталась Мигрень.
Я смотрю на все произошедшее глазами моей мамы. Она прожила очень нелегкую жизнь, её лозунг это борьба. Не поддаваться трудностям, сопротивляться, побеждать. Рождение ребенка какая же это трудность? Обычное дело, она троих вырастила, и мужа любящего рядом не было. Глазами моей мамы худая, изможденная, задерганная дочь наконец то обрела счастье материнства. У мамы на тот момент были еще свои дочери-подростки, трудная работа, собственные проблемы. Да, она могла бы помочь, поддержать, но не считала нужным. Потому что ей никто никогда не помогал. Моя обида моя проблема. Как и моя головная боль.
Я смотрю на все произошедшее глазами мужа. У него второй брак и очень тяжелый опыт расставания с первой женой. Там осталась дочь, которую у него забрали. Он переболел душой, я это знала. И как след той, больной любви не привязываться. Потому что, если опять отнимут, пережить эту боль еще раз не по силам. Да, он хотел и очень ждал нашего сына. Он был с ним ласков и внимателен. Но он не стремился домой. Там была я со слезами и претензиями, горы нестиранных ползунков и ребенок, обычно капризный к вечеру. Помню, что каждый день я просила: «Приди, пожалуйста, пораньше». Он обещал и называл время. И у меня внутри включался таймер, отмеряющий мои силы ровно до назначенного часа. Проходил очередной тяжелый день, стрелки часов очень медленно ползли, и все Ровно в это время мой завод заканчивался и я падала на диван. Я была тряпичной куклой, способной только лежать, тупо смотря в потолок. А Саша не приходил. Каждая минут была пыткой. Сынок хотел играть, требовал моего участия, его надо было кормить, купать, укладывать спасть. Ему надо было улыбаться и с ним разговаривать. А мне хотелось орать. Громко. Биться в истерике. Разнести весь наведенный в квартире порядок, запустить в стену тарелку, которую я приготовила мужу для ужина, шибануть об пол кастрюлю с супом, разорвать его рубашку, на которую я сегодня пришивала пуговицу. И схватить вот эту спицу, из яркого клубка, который должен стать шапочкой для сына, и всадить вебе в ногу? В живот? В голову! Чтобы заглушить психическую боль физической Он приходил, когда Даня уже спал. А у меня не было сил на истерику. И опять текли слезы. Молча. Надо было хоть немного поспать. Скоро заплачет сынок, вдернет меня из сна, и я буду ходить по темной квартире, и качать, и что-то петь. А муж будет спать, потому, что ему завтра на работу.