красный лес
ты живешь во мне.
и каждое утро подходишь к глазам
изнутри моей головы, точно к французским окнам
чистое литое стекло разлито до самых пят,
и ты потягиваешься на цыпочках и смотришь
на едва шевелящийся зеленью водопад нового дня,
оставаясь собою.
смотришь на знакомо незнакомый мир after-dinosaurs,
на просыпающийся в сиреневых камушках город
я подарил тебе яркую каплю бессмертия,
впустил тебя хищной неясытью
в красный лес своего сердца
когда-то
я целовал тебя, всасывал сладкий дымок
из глиняных рожков твоей груди,
поглощал солоноватую суть
полупрозрачных ключиц и шеи,
приминал пальцами муаровое свечение на лопатках;
я осязал твое сознание
точно пушистый одуванчик в руке,
и оставалось только нежно подуть тебе в глаза,
чтобы ты распушилась по спальне,
медленно закружилась тысячей и одной
ласковой лебяжьей иглой
а потом мы засыпали, хрестоматийно обнявшись;
иногда я вздрагивал в полусне, точно холодильник,
и ты нежно гладила меня по загривку.
наша жилистая от множества проводов квартира
нуждалась в ремонте, словно бедный факир
в новой корзине для змей-танцовщиц.
и не было у нас ни золотых рыб, ни синего моря
лишь монументальный вид из окна
наподобие (удалено модератором)
я был ребенком внутри корабля,
а ты была моим таинственным морем.
я боролся с дневным светом лучами твоей свечи.
никто из нас не хотел уступать,
никто не хотел сдаваться,
проигрывать обжигающей темноте,
разрастающейся между нами.
я шептал «выкл», но твоя любовь мягко сияла.
ты исподволь становилась частью меня,
победоносно вкладывалась в мой мозг,
как лезвие в перочинный нож.
как ребро, переросшее Адама
любимая,
я стал заложником полезных привычек,
меня с годами поражает вселенский голод:
все, кого я запоминаю, становятся мною.
вот так мы находим продолжение души
в бесценном камушке, найденном на берегу моря,
в женщине, идее, дереве на горе,
в теореме, триреме, тереме,
в деревенской глуши, в дебрях науки,
в бессмертных, мерцающих садах искусства,
в крохотной теплой ладошке внука
держи меня, соломинка, держи
«осенний лес, как беспризорник»
осенний лес, как беспризорник,
нюхает клей из целлофанового кулька;
листву безжалостно выгоняют на пенсию в перегной,
без выходного пособия.
дороги после танков больше не доверяют
ни бездумным шагам людей, ни шинам машин,
даже песьим лапам.
в городе по ночам от обилия фонарей, огней
вымирают созвездия небесные мамонты.
и ты обломком бивня упираешься в звезду,
лбом в грязное стекло общаги.
а воздух снаружи, внутри
виртуозно отравлен на зависть Медичи,
(оглашается список добровольцев-горынычей,
гостей-канцерогенов)
и ты молишься о внезапном очищающем дожде,
будто о манне небесной.
и дождь исподволь начинает идти,
но какой-то мазутный, вперемешку с градом.
капли не падают, а косо дрожат, как струны.
прохожие с зонтами вибрируют на улицах
черными замочными скважинами
бороздят вечерний город,
а ключи от людей утеряны Богом
Господи, сколько же миров
умирает втемную?
«да сколько можно писать про эти спальни»
да сколько можно писать про эти спальни,
но что поделать,
если просыпаться с тобой одно наслаждение
так привидения нежатся под побеленными потолками,
трутся фантомной кожей об известь.
по сути так мало нужно для счастья:
пробник с эндорфинами,
солнечный лягушонок любимой,
препарированный лаской и нежностью,
зажимы касаний, красные скобы дыхания.
и слюна реальности вмиг высыхает,
точно яд гюрзы на горячем камне.
каравелла длинных спутанных волос,
с якорями, водорослями, сережкой (забыла снять)
покоится на сгибе локтя, на отмели,
изучает пупок: пустышка небытия,
дверь, заложенная кремовым кирпичом,
оттуда мы выползли
из оранжевой овальной тьмы.
спасибо, Господи, что достал ребро,
заиндевевший слиток из холодильника,
растопил, переплавил в золотистую реку,
а женское тело речное дно на мелководье,
опускаешь руки по локоть в плоть,
гладишь песок, вязкую шкуру прибрежного зверя,
веерные ракушки сосков,
и промелькнет малек родинки.
и не важно, кто входил в ручей до меня.
я не хочу знать, откуда этот тонкий шрам
от кесарева сечения. на раз-два-три
вымрете все акулы. хитрая рыбка
улыбки, и лобок бритый причал,
и даже если я сейчас ерунду написал это не страшно,
но где-то рядом притаилась глубина,
настоящая, темная, хищная