река однажды-войти-не-выйти
это сказочный лес, но деревья растут без листьев,
точно волосы под микроскопом:
чешуйчатые, гибкие. вместо певчих
птиц топырятся лоскутья омертвелой кожи.
свистят, пищат, хрипят юродивые заводы.
как сомнамбулы, бродят прохожие
в железных масках,
болтаются пыльные мозги на резинках.
и течет река однажды-войти-не-выйти, но без воды
лишь прозрачная плотность изгибается
под натиском ветра. и обнаженные караси
хромированный стриптиз чешуи
ровно плывут по воздуху, вихляют,
отбрасывают косые тени на тротуар.
растет, как перевернутый ядерный гриб,
город, где каждый горожанин
на три четверти одинок,
радиоактивен, обезличен, ребенок.
детей оставили в каменных джунглях
поиграть в прятки, квача, войнушки, любовь.
смотри, выпускное фото: тонкие белые шеи,
большие головы, зализанные челки, улыбки,
лица-подсолнухи тянутся к солнцу будущего,
умильная лопоушесть, наивность, вера, живые глаза.
где же теперь все они?
ходи-броди с прожектором
в темных обморочных лесах,
колодкой стучи в королевстве интернета,
но найдешь не всех, по-настоящему никого.
только устаревшие модели полубогов,
фотогеничные клетки, циничная яркая плесень.
всплески одуряющего веселья
и закат, как вставную гладкую челюсть,
ты всовываешь в разинутый от удивления рот
абрикосовая муть, стакан окна.
жизнь, как краб, пятится задом наперед.
сталевар
жизнь точно каша из топора.
точно снеговик в феврале.
чуть тревожно, завороженно
гляжу на летящих грачей. в крови
всё меньше алкоголя, всё больше мраморной крошки,
в длинных мыслях блестят залысины классицизма.
рукописи не горят, но автор стареет,
сморщивается, как яблоко в духовке.
еще несколько десятилетий
и стихи большие желтые курицы
станут обходить меня стороной,
потешные тираннозавры,
пренебрежительно трясти
малиновыми гребешками: «мы не знакомы»
будто не я создал их вылупил
из небытия а ведь это правда:
я только провод оголенный, но не ток,
не голубой сгусток спрессованной боли.
рука, придающая кувшину форму,
часть кувшина, холодный глоток.
отставь пафос, скромность, эгоизм
и тысячу голодных
химер на жердях.
честолюбивые замыслы кусают
орущего младенца в люльке как тараканы
за щеки и за пальчики. и что такое творчество?
выстрел наугад
в первобытную тьму звериную
из мушкета, заряженного тишиной,
пылью, прахом, детством,
сердцем. первой любовью.
паутиной, смоченной слюной.
и что за зверя ты подстрелил?
трехтомник разрубленный питон.
на несколько частей.
но растет душа.
растет термитник вглубь.
хочешь плавить сталь?
Господи,
используй меня, как доменную печь.
да хоть целую вечность!
человек может быть бесконечным.
чек жизни с непроставленной
суммой дней, с акварельной подписью творца.
борись. люби. стихи.
расти до конца.
веснушки
это упоение мгновением весны.
тощий медведь выплюхивается из берлоги
и хватает сырой воздух черными ноздрями
в поисках запахов ягод, ароматной тоски
мертвого суслика под настом.
природа, устав от реальности,
от прозы зимних дней,
разговелась овсянкой талого льда,
слопала длинноухого кролика асфальта
и осматривает мир после сна мутными глазами окон
с закисшими веками ставень и жалюзи.
обрывки сновидений еще вращаются в голове
цветными конфетти в стеклянном шаре;
груды снега громоздятся на тротуарах,
груды снега подобны раковинам и унитазам,
выброшенным за ненадобностью на улицу
хрустальный авангардизм.
земля соскучилась,
земля постанывает от вмятин подошв,
от колотых ран каблуков горизонтальный йог
соскучился по сосновым иглам, углям, истязаниям
а ты плывешь на свидание, поющая рыба-пила.
и вот веснушки прыгают с щек в солнечный воздух
так голые ирландцы сигают
в зеркальную гущу озера с обрыва,
и позже ты поклянешься на
прозрачной библии апреля
(высохшая ромашка заложена
между откровениями от абрикосов):
когда целовал ее
ловил языком смешинки,
словно жаба кисельных, вкусных мошек.