Даже
по-волчьи воющий за щекой зуб не мог выбить его из ощущения, что
он все еще видит самосвал, сбивающий парня. Ощущение было горьким.
Настолько горьким, точно самосвал сбивал не парня, а его самого, и
он со стороны видел, как жестко, некрасиво, уродливо это все
происходило.
-- Я говорю, ты такую группу слышал?
-- Какую?.. А-а, "Мышьяк"... Есть такая...
-- А что за песни?
Сотемский был не в том возрасте, когда увлекаются музыкой. Все, что он знал по мелькающим по разным каналам телика клипам, так это то, что этих групп больше, чем сельдей в бочке.
-- Попса, -- презрительно процедил сквозь зубы Павел.
Музыкой он считал рок, отчасти "металл". Все остальное, и особенно нашу эстраду, воспринимал как художественную самодеятельность, которая до сих пор не поняла, что петь нужно не попсу, а рок.
-- Да уже и нет этой группы, -- даже сквозь горький привкус никак не отпускающего ощущения вспомнил Павел.
-- Развалилась?
-- У них солист месяца три назад погиб. Выбросился из окна своей квартиры.
-- Наркоман?
-- Вроде бы... Я уже не помню, что в газетах писали...
-- Надо шефу доложить, -- вслух подумал Сотемский.
-- Сма...матрите! -- заорал гаишник.
Обернувшись, Сотемский чуть не вскрикнул вслед за ним. По шоссе к их группе весело бежал намокший Герой. В пасти он с трудом удерживал объемистый пакет с белым, точно мука, порошком.
Глава третья
ЗА МЕСЯЦ ДО НАЧАЛА ШОУ
Еще бы с десяток лет тому назад в это время суток почти все граждане заключенные колонии общего режима, затерявшейся среди сопок Забайкалья, откликаясь на решения очередного Пленума, в холодном производственном цехе ошкуривали бы черенки лопат, и мрачный бугай-бригадир из своих же со рвением чиновника, присланного из Москвы, пересчитывал бы произведенные "изделия", чтобы ущучить сачков в невыполнении плана. Сегодня и столярка, и слесарка, и даже кузнечный цех пустовали, но радости это у зеков почему-то не вызывало. Неожиданно выяснилось, что постылая прежде работа несла в себе какой-то глубокий смысл, хотя бы такой элементарный, как получение денег для доппойка. Но вот уже три года никому не нужны были лопаты, и начальство колонии не знало, как занять своих подопечных. По большей части всей их фантазии хватало на бесконечные приборки. Вот и сегодня заключенные мели и без того насухо выметенный студеными ветрами двор и белили уже в десятый раз побеленные фонарные столбы, деревья и бордюр. Правда, никто не понимал, зачем деревья нужно белить в марте, когда еще трещит от морозов кора на деревьях, а известь смерзается в ведре за полминуты.
-- Слышь, Груз, -- окликнул кто-то сзади намочившего кисть в
растворе извести невысокого парня. -- Тебя это... пахан кличет.
Громким сморканием прямо на землю говоривший будто поставил точку
после своих слов, и парень, посмотрев на соплю, упавшую на его
ботинок-кирзач, молча нагнулся к нему, отер вынутой из кармана черной фуфайки тряпкой носок и только после этого повернулся к гостю.
-- Ты что, глухой, что ли?
Говоривший был по-чахоточному худ, сутул и весь как-то испуганно собран к груди. Даже подбородок у него до того заметно тянулся к солнечному сплетению, будто мужик хотел и голову спрятать туда же, завернуть ее, спасти своими худенькими плечами.
"Опущенный, -- сразу понял парень. -- Шнырь распоследний". Такому вполне можно было дать по роже, и никто бы даже не обернулся во дворе. Но парень лишь второй месяц тянул срок в этой зоне и не очень хотел даже такой ссоры. А гость, каким-то шестым чувством уловив это, смотрел на парня так, точно не он занимал самый нижний шест в зековской иерархии, а его собеседник.
-- Куда идти?
-- В третий отряд.
Мерзнущие пальцы положили уже начинающую каменеть тряпку на край оцинкованного ведра. Известку на его дне тоже поверху уже стягивало ледяными полосками.