Кстати, хорошего качества. Такого в Тушино нет.
-- Вы не ошибаетесь?
-- Смеетесь, что ли? Я уже пять лет это дерьмо турецкое продаю. Со ста метров определю, турецкая куртка или нет...
-- А эта... ну, что на парне?
-- Крутая вещь. Похожа на испанскую. Может, и французская. Швы хорошо прострочены. Ровно. И крэк однотонный, турецкий бы пятнами обсыпался или замаслился. И потом -- три четверти...
-- Что три четверти?
-- Куртка. По длине.
-- А-а, понял! Это когда почти по колено?
-- Да, по середине бедра. Кстати, куртка без мехового воротника. Типичный средиземноморский вариант.
-- А брюки на них вы не заметили?
-- Нет, брюк не заметила, не успела. Я мусор выносила. Мой козел как раз вниз спустился, к машине...
-- Не надо оскорблений! -- хоть и громко, но как-то вяло, нехотя прокричал из глубины квартиры Кравцов.
-- А я мусор решила вынести. Лифт у нас второй день не работал. Подошла к мусоропроводу и как раз их в спину увидела. Секунды три, не больше. Они к двери Волобуева свернули, и лестница их закрыла. Я мусор выбросила и ушла к себе. Все.
-- Нет, не все. Вы слышали их слова.
-- Да так, ерунда.
-- В таких делах ерунды не бывает.
Кравцова устало помолчала, посмотрела на осколки чашки и теперь уже ничего не ощутила. Душа закончила траур по чашке, и теперь красивый белый фарфор с красивым рисунком на одном из кусков, смотрелся чужим, как будто милиционер, сидя над ним, уже стал его хозяином. Пора было выгонять странного гостя, таким способом похищающего чашки, из квартиры, пора было подметать, и она торопливо выпалила все, что помнила:
-- Правый, тот, что в крэке, сказал левому, что в вареной коже: "Таких уродов надо под корень валить, а ты адвоката из себя лепишь".
-- Вот так дословно и сказал?
-- Провалов памяти у меня еще не было. А потом слова такие заметные: урод, адвокат...
-- А напарник что ему ответил?
-- Ничего. Я же сказала: они к его двери свернули. Уже не так слышно.
-- А как они выходили, вы видели?
-- Я по два раза мусор не выношу!
Она встала с видом победительницы, и вконец ослабевший стул грохнулся набок и затих среди осколков.
Павел сразу ощутил себя ущербно перед стоящей Кравцовой и тоже медленно принял вертикальное положение. Сзади ничего не упало. Значит, его стул оказался получше хозяйского. Да и дела, кажется, тоже.
Онемевшие в кулаке пальцы помяли воздух, медленно наполнились силой и вынули из бокового кармана куртки черный диктофон. Победно нажав на кнопку, Павел пояснил обомлевшей Кравцовой:
-- Ваши показания зафиксированы. Но будет лучше, если вы завтра
придете в мой кабинет на Октябрьской и подпишите текст показаний.
-- Мы... мы так не договаривались, -- еле выжевала она пухлыми,
укрытыми густым алым слоем помады губами.
-- У вас есть зеркало? -- прижав диктофон к левой скуле, спросил он.
-- Мы так...
-- Вот зеркало, -- вошел на кухню Кравцов.
На его дрожащей ладони круглым озерком воды лежало дамское зеркальце.
-- Спасибо.
-- Мы так...
-- Ну надо же! -- изучив в зеркальце ноющий зуб, разочарованно произнес Павел. -- Кто кинул кроссовку?
-- Она! -- крикнул Кравцов и отступил на шаг из кухни.
-- От удара треснул зуб, -- опередил Павел движение Кравцовой за муженьком. -- Это типичное хулиганство.
-- Но откуда я знала, что вы... что я...
-- Придете завтра. Вот моя визитка, -- положил Павел на стол и зеркальце, и картонку со своими телефонами. -- И не вздумайте не явиться...
Он пошел ко все так же приоткрытой двери, спиной чувствуя на себе два разных взгляда: злой женский и довольный мужской.