У каждого была своя жизнь. Мы ходили под первомайскими знамёнами, пели песни, в карманах лежали заветные мамины коржики. Папа всеми силами, иногда с угрозой для жизни укреплял советскую власть, в лесах бродили вооружённые «лесные братья» Литовское население ненавидело русских, именуя их оккупантами, но какой-то тихой ненавистью. Евреев тоже ненавидели, но их было мало. Еврейский вопрос в Литве, почти как в Польше, во время войны был решён. Мы жили своей детской жизнью, полагая, что ничего другого и быть не может. А булочки Что, собственно, булочки? Тоненькие ниточки, связующие нашу память с прошлом. Они и сегодня булочки, только пахнут по-другому.
Александр Бинштейн, Ашдод
Эвридика
В жаркий полдень не сыщется тени,
Небо птичьим расколото криком,
Наступило на змея сомнений
Вдохновенье моё, Эвридика.
Мои пальцы на струнах застыли,
И стихи в глотке комом колючим,
Так недолго друг друга любили,
Хоть я верил, что мы неразлучны.
В царство тени живые не вхожи.
И для каждой души своё время.
Кто ушёл туда тоже не сможет,
Перепрыгнуть границу забвения.
Безучастный Харон из уключин
Повытаскивал мокрые вёсла.
Он к слезам и стенаньям приучен.
И его убедить так не просто.
Как молил его, страстно и долго
Пусть он сам мне в том будет порукой,
Только плач, мои слёзы и мольбы
Зазвучали мелодией Глюка.
Мы по водам бездонного Стикса
Плыли в Тартара самое чрево.
Сонм теней над ладьею кружился,
Скрыв порталы пещерного зева.
Под волшебную песню кифары,
Как гласит изложение мифа,
Утихали муки Тантала,
И спина разгибалась Сизифа.
Не веря в свои ощущения,
Бичи нашей скорбной юдоли,
Эринии, демоны мщения,
Не скрывали родившейся боли.
Встречая как гостя, радушно,
Хвостом замахав мне навстречу,
Цербер, словно дворняга, послушный,
Лизнул мою руку беспечно.
И глаза утирая ладонью,
Не тая подступившие взрыды,
Поддавалась слезам Персефона,
Супруга владыки Аида.
К лучезарному фебову лику,
С разрешенья властителя тени,
Выводил я на свет Эвридику,
Возвращал я своё вдохновенье.
Впереди пролегал путь не близкий,
По ущельям и скалам отвесным.
Я до заводей Чёрного Стикса
Бежал, подгоняем Гермесом.
Эвридика бесшумною тенью
За моею держалась спиною,
Не подвластная ощущеньям,
Не притронешься теплой рукою.
И со мной ли душа бестелесна,
Или где-то отстала в дороге,
Обернулся бы я, только если
Запретили суровые боги.
Я с Хароном прощался, как с братом,
На кифаре сыграл ему трели,
Обещая вернуться обратно,
Когда время моё подоспеет.
Видно боги мой разум украли,
Не сдержал я победного крика,
Обернулся за несколько стадий,
Ты со мной ли, моя Эври
Часы
Подари мне часы с циферблатом из медной пластины,
До зеркального блеска отшлифуй мне его кривизну,
Чтобы, глядя на них, проникать в подсознанья пучину,
Погружаться в былое, спускаться в его глубину.
И магический круг, раздели, как пирог, на сегменты,
Рассели Зодиак бестиарий чудесных зверей.
Сохраняет Стрелец уходящие в Лету моменты,
На Весах измеряют алмазы рассыпанных дней.
Подари мне часы, я прошу, обязательно с боем.
Пусть Симфонией Пятой Бетховен вторгается в день,
И с весёлой кукушкой, когда я склонюсь к аналою,
Пусть считает мне годы, не зная усталость и лень.
Подари мне часы, вектор стрелки упёрт в бесконечность.
Чтоб завод не кончался, и механизм не ржавел.
Подари мне часы, не измерена временем вечность,
Мне хватило бы жизни, закончить всё то, что хотел.
Михаил Ландбург, Ришон ле-Цион
Старик
Когда я вошёл в кафе, там, кроме хозяйки и старика, который сидел за столиком возле окна, никого не было. Я поздоровался с хозяйкой и, достав из кармана пиджака свежую газету, присел рядом со стариком.
Завтра выборы нового мэра города, вслух проговорил я.
Старик не ответил. Он сосредоточенно разглядывал улицу.
Завтра! повторил я.
Не отрывая взгляд от улицы, старик проговорил:
И что с того?
Всё-таки событие Разве не любопытно узнать, кто станет нашим новым мэром?