Когда впервые раздался её истошный крик, мы с бабушкой решили что-то случилось. Дома кроме нас никого. Бабушке не добежать, метнулась я. Слов не разобрать, сплошной поток, выпученные рыбьи, невменяемые её глаза, растерянные дядины, испуганные мои. Поначалу скромная девушка оправдывалась он плохо слышит. Потом пошли обвинения от него слова не добьёшься, что ни говори, только улыбается. Дальше больше, что ни делает дурак, все он делает не так. С возрастом я поняла, почему он её нервировал, злил. В нелюбимом мужчине раздражает абсолютно все, что и как бы он ни делал. Поступки, голос, походка, короче, хоть яйца вызолоти и на пуанты поставь, все равно бесит. В детстве её нелюбовь интуитивно воспринималась, как направленное против родного человека зло. Вот она улыбается, говорит что-то сестре, спокойная, миловидная и вдруг меняется в лице, голос приобретает режущий металлический оттенок, становится громче, лицо словно залили гипсом, жесткая презрительная маска муж пришел.
Он стал выпивать. Понемножку, больше, сильно, снова меньше. Но голос никогда не повышал, даже пьяным. В основном молчал, как отец. Спокойная ровность бесила жену хуже любых пререканий. Однажды дооралась до нервного тика, а потом один глаз безобразно выпучился, как у дохлой рыбы что-то случилось с лицевым нервом. Прошло, но не впрок. Старалась задушить любую радость, каждую улыбку на дядином лице. Вот мы сидим во дворе их дома, на поваленном дереве и возбужденно ждем теткиного возвращения. У нас лица людей, приготовивших сюрприз. Она просекла все от ворот, скорчила недовольную мину. Взахлеб рассказываю, как нашли под нашим деревом огромною семью шампиньонов, уже нажарили с картошкой (её любимое блюдо), завернули сковороду в одеяло, чтобы не остыла.
Сыта я, у мамы ела. Лучше бы перепилил дерево на дрова для бани, выговорила она чётко, чтобы муж прочитал по губам. И ушла удовлетворенная в дом.
Там же грибница, под деревом, растерянно, жалко говорю ей вслед.
Дерево дядя распилил в тот же день.
Вот он показывает мне новорожденного теленочка, специально отвез в деревенский коровник. Малыш нежно трогает губами мою руку. Опускаю её в ведро с молоком, коровёнок сует туда кудрявую, лобастую голову, удивительно быстро выпивает все до дна, облизывает мою ладошку. Язык неожиданно жесткий и шершавый. Щекотно и страшновато. Дядя смеется вместе со мной, показывает подошедшей тетке звездочку на лбу теленка. Она улыбнулась, но заметив радость в мужниных глазах, поджала губы: «Ничего особенного! Пятно, как пятно». И так много лет.
Все же однажды она его достала. Я пришла к ним в гости, в новый, выстроенный дядей дом, и с порога наткнулась на жалобную тираду:
Вот, полюбуйся, что твой любимый дядечка устроил! Ты всегда на его стороне. Конечно, кто я вам чужая, а он всегда хороший.
Посмотреть было на что. Дверь на другую половину дома заколочена гвоздями с огромными шляпками, да еще крест накрест двумя толстенными досками.
Отделился от меня. Бзик у ненормального. Вчера разговаривали, он ни с того ни с сего, соскочил и давай дверь заколачивать. Велел тут жить и на его половину ни ногой.
А как же он входит в дом, там ведь нет второго выхода?
Через окно твой сумасшедший дядечка ходит.
Да, за столько лет ты все же его достала!..
А-а-а, я так и знала!..
Дальнейший монолог бедной украинской девушки ясен, в переводе не нуждается.
Двух детей родили они. Мальчика, копию дяди и девочку копию тети. Но характер у обоих детей вышел отцовский. Душевная уравновешенность, чуткость, внешнее спокойствие, одаренность в разных ремеслах, жизнерадостность, доброта, исключительная порядочность, интеллигентность. На мою вахту защитницы позже заступила его дочь. Именно она, став взрослой, замужней женщиной, решительно собрала отцовские вещи после очередной материнской истерики и перевезла его к себе.
Он привык работать, обеспечивать, мастерить, строить. В новой перестроечной жизни, даже в своем возрасте хотел чего-то добиться, не быть дочери обузой. Снял в аренду какие-то помещения, ремонтировал, оборудовал вместе с сыном. В тот день остался ночевать на объекте. Беда подкралась, как тать в ночи, окружила огненным кольцом, заперла плотно окна и двери между ним и жизнью, как он когда-то закрыл дверь между собой и нелюбовью Бог спас его сына, случайно не оставшегося с отцом в ту ночь, сероглазого, широкоплечего, высокого, молчаливого мужчину, женатого по большой любви на не любившей его женщине.