Будучи по горло в дерьме, не терять чувства собственного достоинства.
А главное, не совать нос в чужие дела до тех пор, пока тебя самого об этом не попросят
Но, простите меня, джентльмены, мы, кажется, несколько отвлеклись от темы. Вернемся-ка снова к нашей непринужденной дружеской болтовне.
И о чем же пишет там этот ваш Пушкин? Холмс пододвинул свое кресло поближе к огню, и тем самым, оказался рядом со мной.
О чем могут писать русские, Холмс, естественно, только о любви
Я специально дал небольшую паузу, хорошо зная отношение моего друга ко всем вопросам, связанным с проблемами взаимоотношений полов, но, увидев, что его лицо сразу стало сжиматься в гримасу неприязненной скуки, приобретая портретное сходство с сушеной грушей, я сжалился над ним и быстро добавил, о любви к деньгам, конечно. Эта вечная тема, насколько я знаю, вам значительно ближе, Холмс?
Мы еще немного посмеялись этому моему удачному каламбуру, а потом я, действительно, вкратце, пересказал ему весь сюжет этого небольшого и, в общем-то, незамысловатого рассказа, сверяясь иногда с оригинальным текстом брошюры. На протяжении всей моей речи Шерлок Холмс сосредоточенно молчал, ни разу не перебив меня каким-либо вопросом, молчал даже и при описании мною явно криминальной части этой драмы. Расслабленно развалившись в кресле и вытянув свои длинные ноги в остроносых домашних туфлях к самому обрезу каминной решетки, он, как кот, жмурясь на огонь, сосредоточился лишь на испускании изо рта плотных колечек дыма, ловко направляемых им прямо в раскаленную пасть пылающего камина. Всего пару раз он как будто выходил из этого своего оцепенения и жженой спичкой быстро делал какие-то короткие заметки на белоснежной манжете, выступающей из рукава его халата.
А в самом конце моего повествования он вдруг остановил меня. Его почему-то заинтересовала финальная сцена повести сцена карточной игры, хотя я не нашел в ней вообще ничего интересного или информативного. Поскольку, как вы уже знаете, в таких азартных играх я не силен, то Холмс попросил меня перевести предельно точно лишь те моменты последней главы, в которой главный герой, Германн играет в карты с второстепенным и случайным персонажем этой повести неким заезжим Чекалинским. Это, простое на первый взгляд, задание оказалось для меня, совсем не таким уж и простым. Пришлось рыться в словарях, чтобы разобраться в довольно сложной карточной терминологии того времени. А перевода слова «обдёрнуться» вообще не удалось найти. В итоге, поскольку игра там повторялась трижды, у меня получилось три достаточно бессвязных отрывка. Мой перевод этих фраз я привожу ниже в том порядке, в каком они идут по тексту:
Первый день. Ставка Германна 47 тыс. руб. выигрыш 94 тыс. руб.*
«Наконец талья кончилась. Чекалинский стасовал карты и приготовился метать другую. Позвольте поставить карту, сказал Германн. Он стал метать. Направо легла девятка, налево тройка. Выиграла! сказал Германн, показывая свою карту. Чекалинский нахмурился, но улыбка тотчас возвратилась на его лицо. Изволите получить? спросил он Германна. Сделайте одолжение. Чекалинский вынул из кармана несколько банковых билетов и тотчас расчелся. Германн принял свои деньги и отошел от стола. Нарумов не мог опомниться. Германн выпил стакан лимонаду и отправился домой».
Второй день. Ставка Германна 94 тыс. руб. выигрыш 188 тыс. руб
«На другой день вечером он опять явился у Чекалинского. Хозяин метал. Германн подошел к столу; понтеры тотчас дали ему место, Чекалинский ласково ему поклонился. Германн дождался новой тальи, поставил карту, положив на нее свои сорок семь тысяч и вчерашний выигрыш. Чекалинский стал метать. Валет выпал направо, семерка налево. Германн открыл семерку. Все ахнули. Чекалинский видимо смутился. Он отсчитал девяноста четыре тысячи и передал Германну. Германн принял их с хладнокровием и в ту же минуту удалился».
Третий день. Ставка Германа 188 тыс. руб., выигрыш Чекалинского 188 тыс. руб. Германн разорен.
«В следующий вечер Германн явился опять у стола. Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз. Туз выиграл! сказал Германн и открыл свою карту. Дама ваша убита, сказал ласково Чекалинский. Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться. В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась».