Даниле девушка могла смотреть в глаза без страха, искренне и немного насмешливо. Данько уже необходим и привычен, как ржаной хлеб. А этот необычный, грустный и красивый, как песня.
Яринка обомлела. Очень далеким, несегодняшним умом она поняла, что этот парубок навеки останется ее недосягаемой мечтой, бесслезным плачем. Что сына своего еще в пеленках будет видеть именно таким. Что засыпать будет счастливая тем, что он есть, и просыпаться удрученная тем, что она не с ним.
Девушка еще раз украдкой посмотрела на парубка. А тот уставился на нее, словно молился. И она знала, что парубок никогда ее не затронет, а она никогда не согласится сблизиться с ним - оба сгорят со стыда. Никто из них не вымолвит ни слова. А если и заговорят, то слова будут мертвые и лживые - от этой самой непонятной стыдливости. Одно только прикосновение их рук было бы оскорблением и грехом.
И, даже ловя себя на желании непрестанно смотреть на него, Яринка краснела от ощущения греха.
И она жалобно взглянула на отчима. А тот все видел и, пожалуй, понял ее состояние. И чтобы облегчить ее муку и стыд, сказал с деланным восхищением:
- Ну до чего ж красив чертов хлопчина вон на той подводе! И откуда он такой взялся?! Ты только глянь! - И подтолкнул ее локтем: смотри, мол, а то исчезнет.
- Ничего себе... - пролепетала Яринка. Помолчав, прибавила: - Но куда ему до Данька! Тот бы его враз побил! - И мысленно даже всхлипнула.
Однако Яринка не могла обмануть Степана. Сердцем чувствовал то, что происходит с девушкой. И от жалости к ней, от жалости к себе решил: "Пускай уж достанется этому, чем разбойнику, куркулю!" Как ни было тяжело, он желал ей счастья больше, чем самому себе.
- А ей-богу, красивый парубок! - еще раз сказал он. - И уставился на тебя, как на икону. Ну, сдурел!.. Да и кто не сдуреет!.. - польстил Степан.
Яринка медленно опустила голову и почувствовала, что даже затылок у нее пылает.
- Ну, дядько!.. А ей-богу, домой убегу!
- Беги, беги, вот только поможешь смолоть.
И он оставил ее в покое.
Вновь по обозу прошла судорога. Заорали, задергались, но на этот раз, хотя и не выходил на балкон Петр Наумович, быстро образумились.
Когда все утихомирились, Степан свернул здоровенную самокрутку и, обтирая боками мешки, а то и перепрыгивая через дышла у самых конских хвостов, пошел к тому парубку.
От стыда Яринка упала на сани и зажмурилась. Но потом тихонько подняла голову и глянула одним глазом.
Отчим уже сидел с парубком на мешках. Незажженную цигарку держал между пальцами: видимо, у парня не оказалось кресала. Но отчима это, очевидно, мало волновало. Поглядывая на падчерицу, он оживленно разговаривал с пареньком. Время от времени кивал головой в сторону Яринки. От стыда девушка чувствовала себя точно обнаженной. Но она была очень благодарна Степану уже и за то, что не привел парубка к их подводе.
Степан возвратился веселый и почти счастливый.
- Ну и хлопец! - потирал он руки. - Ну, чертов сын, как нарисованный!..
От смущения Яринка готова была заплакать.
- Ну, дядька! Какой вы, какой!.. Знала бы, что так насмехаться будете, ни за что не поехала б!..
- Ну и не увидела бы диво!.. - Потом тихонько: - Спрашивал про тебя, - Степан подморгнул ей. - Говорю, дочка... Такая работящая, послушная, - это я про тебя. "А сколько ей?" - спрашивает. Говорю - на выданье. Да еще и хозяйственной матери дочка. А какова она собой - то, говорю, сам видишь! Вот такой у тебя отчим!.. - Он даже заморгал часто, растроганный своим самопожертвованием. - Приходи, говорю, в наши Буки на улицу, а то девка стеснительная, тут с нею не разговоришься... А сам он половецкий. В армию не берут - один у матери. А отец с позиций не пришел. Вот так.
Она долго смотрела Степану в глаза, проверяя искренность.
Потом углубилась в себя, отдаваясь своей судьбе.