Услышав это, Алексей сначала подумал, что говорили не о нем, но сейчас же понял, что говорили именно о нем: она смотрела на него. Тогда он подошел к Вале, сказал, преодолевая стеснительность:
- Простите, этот остряк знает мое имя около трех лет.
- Он всегда прав, Валенька, - преувеличенно серьезно произнес Борис и отошел к Майе Невской.
- Вот как? - Она подняла глаза, и Алексей увидел, как ее маленькое ухо с нежной мочкой залилось румянцем. Она движением головы откинула светлые волосы со лба и с шутливым видом протянула руку: - Меня зовут Валя. Фамилия моя - Мельниченко. Только к вашему комбату Мельниченко я никакого отношения не имею. Об этом Борис уже спрашивал.
- Но я и теперь не знаю, кто вы.
- Кто я? Я - вольная синица, что море подожгла. - Она тотчас встала, спросила, глядя ему в глаза: - Вы, конечно, танцевать не умеете?
- Научите, - ответил он.
Когда глубокой ночью расходились от Майи Невской и долго со смехом толкались в тесной передней, разбирая пальто, галоши, боты, оказалось, что Валино пальто висит под шинелью Алексея, и он, не спрашивая разрешения, помог ей одеться, сказав:
- Я вас провожу. Можно?
- Попробуйте, - ответила она с удивлением, однако подумала и, натягивая перчатку, добавила: - Что же, проводите, если вы такой храбрый...
И вот теперь он провожал ее, и совершенно одни среди снегопада стояли они на трамвайной остановке - за незначительными словами скрывалось любопытство.
- Так сядем? - спросила она. - Или потопаем пешком?
- А вы? Хотите пешком?
- Нет, лучше доедем до Лесной. Устала очень. Вот возьму сейчас и сяду в сугроб и буду сидеть, пока трамвай подойдет...
- Пожалуйста, - сказал Алексей.
Они сели в трамвай. Вагон был пустой и холодный, морозно светились мохнатые, заиндевевшие стекла, кое-где к ним были прилеплены использованные билетики - следы вчерашней новогодней сутолоки. Старик кондуктор, в перепоясанном тулупе, в валенках с галошами, спал, уткнув нос в поднятый воротник, изредка поеживаясь, заспанно бормотал наугад "Парк культуры" и снова втягивал голову в мех. Все в вагоне скрипело от мороза, сиденья были ледяными.
Валя подобрала вокруг ног пальто, сказала:
- Конечно, за билеты платить не будем. Поедем "зайцами". Тем более кондуктор видит новогодние сны!
Одни в этом пустом трамвае, они сидели напротив и так близко друг от друга, что шинель Алексея задевала Валины колени. Валя вздохнула, потерла перчаткой скрипучий иней окна, подышала; пар ее дыхания пополз по стеклу, коснулся лица Алексея - чуточку повеяло теплом. Валя протерла "глазок": в нем редко проплывали мутные пятна фонарей. Потом отряхнула перчатку о колени и, выпрямившись, подняла близкие глаза, спросила серьезно:
- Вы что-нибудь сейчас вспомнили?
- Что я вспомнил? - проговорил Алексей, в упор встретив ее взгляд. Одну разведку. И Новый год под Житомиром, вернее - под хутором Макаровым. Нас, двоих артиллеристов, тогда взяли в поиск...
- И что же было дальше?
- Мы благополучно прошли нейтралку, подползли к немецким траншеям. Когда ползли по нейтралке - ни одной ракеты. Ни выстрела. Спрыгнули в немецкую траншею - везде пусто, тихо. Только огоньки видны сквозь снег, и кажется: где-то поют. У немцев, оказывается, сочельник. Подошли к крайнему блиндажу. Ни одного часового. Из трубы искры летят. Заглянули в окошко видим: на столе картонная елка, на ней свечи, пятеро немцев сидят вокруг и поют. Мы поставили сержанта часовым у блиндажа и сразу вошли в маскхалатах, с автоматами. Все в снегу - просто привидения. Немцы увидели нас, разинули рты и замолчали. Смотрят на нас и ничего не могут понять. В общем, видим: самый старший в блиндаже - обер-лейтенант, и, конечно, командуем: "Оружие сдать! Идти за нами!.." И тут обер-лейтенант опомнился: "Это русские!" - и за парабеллум.