И случилось. И этот последний, прощальный взгляд Третьего Такая в нем сквозила безысходность и тоска.
Больше они Третьего не видели.
Все продолжалось, как обычно, никто ничего не знал или делал вид, что не знает, но по каким-то неуловимым признакам и он, и остальные поняли: с Третьим все кончено.
Потом наступила очередь Восьмого.
Какое-то время он шел на равных со всеми, а потом, видимо, начали сдавать нервы. В самом неподходящем месте вдруг начинал заикаться и чем больше заикался, тем непослушнее делался язык.
Приходил даже какой-то врач, но с врачом у Восьмого все получалось без сучка и задоринки. За последним обедом лишь успел сообщить, что не сегодня-завтра за ними будет наблюдать Сам (и глазами выразительно показал наверх).
Больше они Восьмого не видели.
В какой-то из дней жизнь двойников резко изменилась.
Подъем в семь, новая одежда, новые костюмы. «Ваша фамилия Беляев Вадим Петрович», сказал приказал суровый инструктор, провожая Седьмого в машину с опущеными шторками.
Беляев так Беляев, только и оставалось, молча, согласиться. Он уже давно привык, что сказанное инструктором обсуждению не подлежит. Даже не успели покормить завтраком. Рядом сидел человек в штатском. Тупое, ничего не выражающее лицо.
Наверное, и у него, Вадима Петровича, сейчас точно такое же лицо. А лицо, как их учили зеркало души, которая сейчас пуста, как душа младенца. Да и душа ему, Вадиму Петровичу, с некоторых пор не принадлежала. Он и сам себе уже больше не принадлежал.
С каким-то удивлением вдруг вспомнил, что были в его жизни и другие имя, и фамилия. Свое село вспомнил и свой добротный, украшенный резными наличниками, дом. Он стоял над самой рекой, огородом спадая к речке, где на утренней зорьке они с сыном любили ловить карасей. Была еще дочь, Верка, такая смешливая и конопатая, она только что закончила четвертый класс и ей сшили первое нарядное платье белое, в мелкий голубой горошек.
Помнится, кто-то пустил по деревне слух, что в округе орудует банда, и каждого в таком платье должны обязательно убить, потому что проиграли в карты, поэтому Верка надевала его только дома, часами крутилась перед зеркалом
И уже совсем, будто чем-то приснившимся, или, словно из другой жизни, вспомнилась жена Настя. И, как ладно в то время они жили, особенно летом в конце лета, когда поспевал сад.
Потом в одночасье все пошло прахом. Как снег на голову свалился уполномоченный («болт заточенный», как дразнили его в деревне бабы) Васька Кожухов и суровым от перегара голосом приказал собираться.
Потом, в райотделе уже, его осматривал какой-то чин Как лошадь осматривал, даже зачем-то заглянул в рот, приказал спустить трусы, нагнуться и показать ему гудок. Оставшись довольным осмотром, нервно ходил, потирая руки, затем от избытка чувств рассмеялся и похлопал его по плечу. «Ну, Евсей, далеко пойдешь!.. Видно, и в самом деле дуракам везет. Значит, не знал, говоришь, не замечал?..». «Чего не знал?.. Чего не замечал? Да, объясните же, люди добрые!..» наконец, не выдержал, взмолился он, отчего уполномоченный, с этим хмырем в штатском, достал из папочки несколько фотографий разных лет.
И на всех был он, Евсей И не он! Разве что на одной он был в какой-то гимнастерке и фуражке На другой с трубкой в руке и в кителе Ах, ну это Кто же не знает народного вождя Сталина И то, что он, Евсей, на него похож, поди, каждый во всей округе знает. Знают, да помалкивают. Не то теперь время. Даже, если спьяну что-нибудь такое брякнешь.
А первым это сходство заметил еще кум Кузьма. За что и поплатился вскоре. Приехал из райцентра «воронок» и увез кума в неизвестность. Ни слуху с тех пор о куме, ни духу. А от него, Евсея, все как-то стали отворачиваться. Словно он и в самом деле собственного кума упек. Зато в колхозе уважение. Сам председатель беседовал. Для начала комбикорм выписал, оцинкованное железо крышу перекрыть. Еще костюм и обувку новые, чтобы в партию вступить. Председатель сказал, что так надо, раз новый костюм и обувка.
А месяц спустя в хате эту штуковину установили: что-то вроде радио, с небольшим окошком-линзой, очень похожим на глаз, в котором живые человечки двигаются, разговаривают и подсматривают.
Тогда-то он, Евсей, и увидел вождя Сталина совсем рядом. Стоит на трибуне, говорит слова разные и в подкрепление своей ручкой делает вот так Словно поднимает эти слова на недосягаемую высоту.