Щедро плеснул в хрустальный бокал французского коньяка почти столетней выдержки. Пил по-женски: мелкими глотками, отставив мизинец с перстнем, возможно, принадлежавшим самому Одиссею или Агамемнону из бесценной коллекции Шлимана, вывезенной из Германии и упрятанной в тайники Лубянки, с глаз долой.
Об этой коллекции не догадывался даже Сталин. И если раньше он, Берия, только ждал случая преподнести такой подарок своему Coco, то в последнее время с этим уже не торопился, будто золото постепенно брало над ним власть, и эта власть оказывалась сильнее власти желтоватых глаз старого уставшего вождя.
А еще он верил, что жук-скарабей, выбитый на древнем перстне, принесет удачу.
7
В такси было уютно и тепло. Зеленовато фосфоресцировали циферблаты приборов. Пахло запахом бензина и табаком, кожей сидений и дорогих духов, которые любила одна женщина много лет назад.
Он даже вспомнил ее имя и бархатистую нежность загоревшей кожи; морской ветер развевал ее волосы, которые больно хлестали по его глазам, и сквозь слезы он готов был молить ветер, чтобы эта боль никогда не кончалась.
На секунды мелькнувший свет дважды выхватывал невозмутимый профиль водителя и его отражение в зеркальце, каждый раз почему-то разное.
То виделся какой-то господин с усталыми печальными глазами, то подгулявший начальник, виновато спешащий домой и придумывающий, что сказать жене по поводу ночных работ. То ученый муж, допоздна задержавшийся в институте, в поте лица потрудившийся в своей лаборатории.
И не в молоденькой лаборантке дело (ведь гении неспроста притягивают к себе женщин). Хотелось доказать, что и он что-то значит, и он личность неповторимая и незаменимая А это уже плохо. Плохо, когда несознательное Я берет верх, а там незаметно подкрадывается коварная гордыня, вызывающая то самое разрушительное головокружение от успехов, когда чувствуешь себя не таким, как все.
Сперва чувствуешь, а потом действуешь
В зеркальце заднего вида мелькнул знаменитый режиссер М.
Еще вчера ему рукоплескала вся Москва, было море цветов и выстрелы шампанского, от которых кто-то невольно вздрагивал. А сегодня М. выдернули из теплой постели по доносу лучшего друга, который станет режиссером завтра.
Но люди приходят и уходят, а высшая справедливость остается: «Кто был никем, тот станет всем»
Куда?.. сонно зевнул таксист.
На секунду их глаза встретились в зеркальце, и холодок нет, не страха скорее, осторожности, заставил его отвести взгляд.
Туда с усилием расцепил зубы.
Сегодня уже возил одного «туда», сразу набычился водила. На Ваганьковское кладбище, я имею в виду. Подозрительный такой тип. Ночью, с чемоданом, на Ваганьковское!.. Сережку Есенина надумал помянуть. А у самого в чемодане
В Кунцево, оборвал поток слов, который мешал думать.
На «Ближнюю дачу» в Кунцево, где в последние годы, в основном, и был его дом, его крепость, которая в любой момент может стать и его ловушкой. Вот об этом он и хотел подумать.
И было искушение последнее искушение на закате лет. О такой женщине он мечтал, наверное, всю жизнь, но Берия все эти годы старательно подсовывал ему других, словно нарочно отвлекал внимание. И когда, наконец, он, Coco, ее увидел, то сразу понял, что обманут.
Это была Его женщина. Его женщина по праву. По неписанному праву гор. Наверное, и она что-то такое почувствовала. Один взгляд, которым все сказано. Один взгляд, а словно заглянула в такие бездны, откуда уже не вернуться.
Ее имя Нино Берия.
Машина свернула с главной улицы и погнала по каким-то закоулкам, чтобы он начал волноваться, нервничать и в какой-то момент потерял над собой контроль. Старый испытанный прием Охранки, чтобы застать его врасплох.
Но он бывалый зубр и знает все их уловки наперед.
Это называется «войти в контакт» или «контакт первых минут», которые и определят потом их конкретные действия.
Но и для него этот «контакт первых минут» значил многое. Стало понятно, что у них что-то пошло не так. Не знают, что делать и приходится тянуть время.
И сейчас он свободен. Свободен как, наверное, никогда за последние много лет. Свободен, как вырвавшийся из клетки волк. Свободен, как ветер на вершинах гор.
А водитель гнал машину с какой-то мстительной лихостью, бросал ее на поворотах то в одну, то в другую стороны, точно ждал от него мольбы о пощаде или хотя бы малейших признаков страха. А ему оставалось лишь молчать, судорожно цепляясь за кожу сидений на поворотах.