За рекой Пимжею в сосновых борах жили чухны20. При набегах воинских людей бежали они к рубежу. Под охраной сторожевых ратей на сумежьих землях жгли они побитых. В дыму плакали женщины, царапая лица, а на заходившее солнце начинали беснование старухи, проклиная пришлых людей и жестокую птицу чибиса, выдавшую криком их лесные убежища. Их поля охраняли насаженные на колы коневьи головы, а сады можжевеловые кусты.
Возвратясь к священным рощам, они украшали дуплины дубов вышитыми полотенцами и молились теплому Мигузицкому камню. Обмазывая его творогом и маслом, они прикладывали к нему детей и одежду больных. Девушки, подплясывая и гикая, кружились вокруг костров, взмахивая белыми рукавами.
За Пимжу ходил с проповедью Корнилий. На Светлую Заутреню, христосуясь с игуменом, просили они святой воды для окропления своих хат. На Псковщине их называли полуверцами. В дар образам приносили они шерсть, зерно и медом мазали губы иконных ликов.
Не зря ходил по Ливонии человек, пришедший из верхнегерманских земель, и призывал всех очиститься во имя Господа. Рогожный мешок покрывал его голое тело, прямые волосы падали на его костистые плечи. Горожане смеялись, предлагали ему выпить пива, мальчишки дергали его сзади, кидались в него снежками, а крестьяне, глядя, как под его босыми ногами тает снег, вздыхали и крестились. Звали его Юрген, и пропал он потом среди лютой зимы по дороге на Нарву.
Вскоре заплакала Ливония у конских седел, провожая хмельное рыцарство и дворян. От звуков ратных барабанов отвыкли города и местечки.
Запели трубы, на снежных равнинах темными потоками сошлись войска. По мерзлой земле запрыгала пушечная пальба, зарево задрожало над замками, и побежала Ливония, пугаясь росших в поле деревьев.
Татары из царского войска за ноги волочили старых кнехтов21 и молодых дворян в заросшие кустами овраги. С башен замков ливонские девушки увидели бегущих и тучами шедшую по полям и дорогам Москву. Много костей лежало в лесах, поломанные мечи и шеломы ржавели в траве.
От Пскова и Изборска на Нов-Городок ливонский шли рати. Идя на битвенное дело, заходили они в Печеры под благословение Владычицы, молебны послушать и приобщиться, чтобы с чистой душой отойти в бою к Господу. С поля боя же сюда несли гробы дубовые с телами убиенных знатных. В сырой глубине пещер копали иноки им последнее убежище, вмуровывали в стены камни гробные и вписывали в синодик22 их имена. После боев приезжали московитянки поплакать у гробов мужей и оделить Владычицу подвенечными жемчугами, гривнами и вышитыми по обету покровами.
Искалеченных мечами и пушечным свинцом лечили иноки и кормили из благочестия. Трапеза монастырская была открыта для путников и беглых. Царь Иван смиренно ночевал у Пречистой и дал обители грамоту. Не велел он судить игумена Корнилия с братией и укрывающихся в обители чухон.
Боярин князь Андрей Курбский шел к немецкому городку. Был он молод и весел. След сабельный лежал на его щеке, а под богатым кафтаном в белых рубцах были его плечи.
Возложил Корнилий руки на голову князя и призвал на него благословение Божье. Поцеловал его рясу князь, и легок ему показался путь, и радостно ему было пасть в бою за Отчину. Стал он часто сюда наезжать, и домом родным ему была обитель.
В августе осаждал князь Андрей Феллин23. В Успенье послал ему игумен просфору и святую воду. Когда въехал священник в русский стан, начали на стенах метаться немцы, город вспыхнул огнем и, отворив ворота, пошел под государеву саблю и волю. Челом ударили Владычице воеводы и подарили колокол немчин серебряный, а царь повелел дважды в год возить ему из обители святую воду.
Весною прискакал в обитель князь Андрей, упал к ногам игумена и зарыдал, склонив поседевшую голову. Плача поведал Курбский о русских побитых княжатах, о кровавом царском суде, о том, что отвернулось от государя Андреево сердце. С грустной улыбкой проводил его Корнилий, благословив крестом.