Я киваю. Продавщица беляшей и горячего кофе всплескивает обеими руками, качает головой.
Хороший ты пес, Дармоед! восторгается она. Эх, был бы ты парнем, цены б тебе не было!
Мне вдруг становится нестерпимо стыдно. Знаете, насколько стыдно может быть собаке? Думаете, нет, не бывает такого? Зря вы так думаете! Собакам бывает очень стыдно. За порванную хозяйскую подушку, обоссанный коврик в прихожей, обгрызенные ножки стула, за сожранные прямо из кастрюли щи Но мне было стыдно по другому поводу. Будь я парнем, как сказала тетя Маня, она бы прокляла меня ещё до того момента, как я бы к ней приблизился. Честное собачье!
Чтобы окончательно не сгореть со стыда, я поднимаюсь на задние лапы и смачно облизываю румяные щеки моей любимой тети Мани. После этого я убегаю прочь, сытые и довольные щенки провожают меня радостным повизгиванием, а тетя Маня машет какой-то пожелтевшей салфеткой и кричит, чтобы я ее не забывал. А разве можно забыть благодетельницу, кто тебя бесплатно снабжает питанием почти в любое время суток? Нет, тетю Маню и ее гостинцы я не забуду никогда, как и безродных щенков, как и вокзал, как и запахи улиц и пригородных электричек. Но кое-что мне нестерпимо хочется забыть. А может, наоборот, вспомнить
Данила
С детства мальчишка по имени Данила отличался жестокостью. Не только по отношению к животным, но и к людям. Не было в этом неказистом пареньке, как говорится, ничего святого.
И ничего ему не стоило оторвать бабочке крылья, прижечь божью коровку горящей веточкой, оторвать комару хоботок (а чего он кусается?).
Он стрелял в птиц из рогатки, мог запросто пнуть щенка или котенка. Учился паренек неважно. Не любил он учиться. Его больше забавляло издеваться над одноклассниками. Особенно над теми, кто послабее. Кнопок на стул насыпать милое дело, но малое. В грязь толкнуть, обозвать обидно, шариком жеваным бумажным в лицо плюнуть.
Учителя его часто в угол ставили, из класса выгоняли, ругали. А ему все нипочем. Язык покажет и был таков.
Страдали от него все больше девчонки. Он их за косы дергал, подножки делал, толкал. Устраивал вечно всякие пакости. То парту краской вымажет, то жвачку в волосы бросит. Слезы его только веселили и раззадоривали.
Страдала от его нападок больше других одноклассница Юлька. Как ее он, наверное, никого не донимал. Она девочка была прилежная и послушная, отличница. Родители и учителя горя не знали с ней. И по дому помочь, и в школе конкурс какой подготовить всегда с готовностью и с радостью. Симпатичная была Юлька. Косы длинные, с белыми бантами, платья всегда аккуратные, а глаза голубые как небо.
Ух, как ненавидел ее Данила! Она от него даже в уборной пряталась. А куда было деваться, когда тебе косы вырвать грозятся, на платье уже в который раз «штрих» проливают, учебники в грязи вываливают, да еще вечно зубрилой обзывают!
Данила ее, бывало, и до дома вел, только не с благими намерениями. А чтобы лишний раз грязью окатить, в прямом и переносном смысле. Чтобы сумку из рук выхватить и убегать с ней. Чтобы в слезах и соплях девчонка за ним погонялась. А потом, чтобы сумку эту через забор чужой кидануть.
Но трусливый был Данила. Перед теми, кто сильнее пресмыкался. От хулиганов постарше сбегал. Уж лучше бессловесного кого помучить. Вот ползет жучок раздавить! Курица в пыли возится так прямо по ней пройтись.
О нраве мальчишки соседи знали. Даже просили его иной раз пособить. Если духу у кого не хватало петуха своего зарубить или кролика зарезать. Данила тут был в первых рядах! Ему это наслаждение доставляло. Так еще соседи денежки давали за работу или конфет щедро отсыпали. Данила, конечно, ни с кем не делился. Да и друзей у него никаких не было.
А что за семья у него была? Били, истязали?.. Да как бы не так! Любили его и отец, и мать, и бабка с дедом. Баловали даже. Только вот сами от него мучились. Не знали, что и делать с таким отпрыском, кого в народе уже давно Живодером прозвали.
И смогла Данькина черная душонка по-настоящему развернуться, когда старуха-соседка позвала его котят топить. Цыплят он топил, мышат, а котят еще не доводилось.
И вот поклал он выводок пищащий в мешок, к реке потащил, зубы скалит, Ирод, от счастья. Котята в мешке плачут словно дети малые, а ему плевать. Ему за работу пообещали вкусненького. Кошка мать котят своих не бросает, по пятам бежит за мучителем. Мяучит, сжалиться просит. Но глух моральный урод к душевным терзаниям животины. Тащит и тащит мешок