Пришел я к «Закату» как раз вовремя полюбоваться, как солнце садится. Сразу лезть наверх не стал, немного походил кругом, посмотрел, за крышей и за домом понаблюдал, все вроде нормально было, потом наверх полез. Конечно, думал там просто вещи свои найти, разве Серега будет меня так долго ждать? А там меня Маришка ждет!
Уж как она сюда поднялась, не знаю. Я, когда в первый раз сюда лез, а было это года три назад, перетрусил так, что руки потом весь вечер тряслись. А она залезла, да еще с моим рюкзаком за плечами! Но самое трогательное было, знаете что? Что она там уснула!
Там такая скамейка стоит рядом с будкой. В будке мы логово устроили, а на улице, как раз чтобы на закат смотреть, скамейку соорудили. Мы тут вчетвером даже день рождения отмечали. Я, Длинный, Серега и Шнурок. Да А теперь остались только я да Серега.
И я почему-то сразу понял, что Серега идти сюда не захотел. Забоялся. Он всегда был осторожный, как бы чего не вышло. Ну да кто его судить будет? Ему тоже как-то жить надо. А вот Маришка не побоялась, хотя знаю, сама на веревочке держалась, я как-то слышал, что Ираида советовала Ромбергу ее в централ упрятать. А она мало того, что вещи приперла, еще и наверх залезла!
Ну я сел рядом с ней прямо на бетон, смотрю, как она спит. А она хорошенькая такая Вообще, она красится. Сильно. Иногда такое намалюет, что поди разбери, где у нее что. Еще волосы распустит, так что и лица-то не видно, одни глаза черные сверкают. И на руках много-много браслетов. Но один раз я с ней столкнулся в душевой и в первый раз тогда увидел без грима этого дурацкого. В халатике Волосы влажные и пахнет нежным каким-то мылом девичьим, наверное, ей все-таки присылали из дома. И понял я тогда, какая она на самом деле!
Красивая
Вот и сейчас косметики на ней почти нет.
Кожа нежная, тонкая, а на лбу у самых волос пушок золотистый. Ресницы длинные, брови почти не выщипаны. А волосы темные, тяжелые, как у цыганки, повязаны красной банданой с узорами, а носик такой задорный, и губы пухлые. Хорошо, что без помады. И вся она такая нежная, худенькая, кожа аж светится, и замирает где-то в горле все.
Я ее сначала поцеловать хотел, а потом передумал. Во-первых, не очень-то умею. А во-вторых, пусть спит! Я рюкзак, который она принесла, к себе подтянул, замок расстегнул, стал вещи из него выкладывать да по карманам шарить. А там, в верхнем кармане ключ лежит от полуподвала! Это его Натали в рюкзак сунула. Видимо, надеется, что я вернусь. Сверху в рюкзаке ничего особенного, конечно, не было, ну одежда кое-какая, ножик Джокеровский, причиндалы для подземки: фонарик, комбез, и вдруг вижу там лаймер лежит. Я его вытащил и сразу же понял, что это Длинный мне свой лаймер оставил. На память! А он же обалдеть дорогой, Длинный на него несколько месяцев рефераты половине класса писал. На городской-то школоте можно было деньги сделать. Но еще я сообразил, что про этот лаймер бюреры наверняка не знают, если я его, конечно, сам не запалю, или кто-то не стуканет. Длинного же батя в десять утра забрал, а Шнурка уже в первом часу убили. Открыл я его, хотел включить и тут слышу, Маришка говорит:
Не включай Засекут еще.
Голос у нее спросонья чуть с хрипотцой. Повернулся к ней, а она смотрит, и глаза ее близко-близко. Я лаймер опустил и руками бетон под собой нащупал.
А она вдруг усмехнулась и говорит:
Привет
Привет! отвечаю.
Не включай, говорит, лаймер, а то и сюда бюреры набегут.
Так это же не мой, отвечаю, это же Длинного. Они про него и не знают ничего.
Может быть, и не знают, отвечает она, а может быть, знают уже, а глаза у нее такие серьезные.
А потом она спрашивает:
Ну что решил? Бежать хочешь или за Димку отомстишь?
А мне зачем с ней дела обсуждать? Опасно для нее это. Но ответить надо.
Бежать, говорю, всегда успеется. Но только без тебя не уйду, и снова ей прямо в глаза гляжу.
А она вдруг еще ближе ко мне наклонилась, близко-близко.
Ты что, говорит, Шурыч, мне предложение делаешь?
А я говорю:
Да! Делаю! и чувствую, как внутри меня что-то радостно так дрожать начинает, словно хвост у щенка, и думаю, что сейчас я ее поцелую и что вообще у нас с ней обязательно все будет. Все-все. Я сделаю так, чтобы было. И никто мне не помешает!
А она вдруг фыркнула.
Дурак, говорит, ты, Шурыч, и пацан еще, молоко на губах не обсохло!