Прошкина деревня
Владимир Никитин
Корректор Татьяна Нечаева
Дизайнер обложки Татьяна Неопалимова
© Владимир Никитин, 2018
© Татьяна Неопалимова, дизайн обложки, 2018
Дед Прошка
Прошка проснулся глубокой ночью оттого, что у него заломило в боку. Кряхтя, он попытался приподняться или хотя бы лечь поудобней, как-то распрямить спину, но боль была такой нестерпимой, что он в изнеможении откинулся на подушку.
«Видать, печень моя недовольна присутствием в организме ненужных веществ, пришло ему в голову. И выпил-то я самую малость, совсем трошки, продолжал он мысленно рассуждать. А она, падлюка, печень-недотрога, бесится».
Держась за бок, он спустил свои высохшие ноги на голый пол, нащупал там шлепанцы и двинулся в другую комнату, которая служила ему сразу и прихожей и кухней. Нащупал на стенке выключатель, и тусклый свет хиленькой лампочки стрельнул по столу, на котором в беспорядке лежали хлеб, несколько помидорин и початая бутылка самогона. Его сивушный запах разносился по всему дому, и вряд ли кто, кроме Прошки, а точнее деда Прошки ведь ему подкатывало под восемьдесят, мог стерпеть такой аромат.
Мужики, которые иной раз захаживали к деду, живущему на самом краю деревни, не раз укоряли его, мол, не то пьешь, вон водку опять в бывший колхозный ларь завезли. Ничем и не пахнет
То-то и оно, ничем. Потому что она не настоящая. Да и градусов в ней нема. Как-то был тут у меня один гость из района. Осталась водка, которую он привез. Мы её недопили. Я налил в тарелку, поджёг, а она ни хрена не горит. А мой самогон, он целительные свойства имеет. Хоть спину растирай, иль внутря принимай.
Это точно, загоготали мужики. В нём же градусов семьдесят, не меньше. Сразу почуешь, что почём.
А что? вдруг однажды задал своим очередным гостям дед Прошка, мы, русские мужики, и самом деле, спиваемся?
Что, дед, опять наслушался радива, иль ящика насмотрелся? Кто-то, мабуть, и спивается. А мы с устатку. Наработаешься за день, хватанешь стакан и на боковую. Чтоб назавтра вновь вкалывать. Это ты давеча, наверно, лишку самогона своего хватанул?
Чёй-то я, оскорбился тогда дед Прошка. Я и в молодости-то больше стакана сроду на грудь не принимал. А нонче, по причине возраста, полстакана норма, но ведь гутарят про нас, что спиваемся?
Ты, дед, в хате цельные дни не сиди. Пройди по улице. Глянь, что на подворьях растет. Были бы мы пьянью, так один чертополох у нас в огородах и увидел. Меньше слушай всех этих болтунов.
Слушай, не слушай, а поля-то голые, не согласился тогда дед Прошка. От фермы одна стена и осталась. Чё оно так?
Чё, чё. Через плечо И деревни тоже нет, угрюмо бросил сидевший на углу стола кряжистый мужик с ястребиными глазами. Всё схавали. И не поперхнулись Налей-ка мне, дед, твоего самогоняку. Раззудил ты мне душу. Помнишь, как я тебя на работу зазывал, когда бригадирствовал? А какие урожаи мы тогда сымали?.. И озимые у нас были, что надо. И картопель. И огурцы с тыквами.
Ну, тыкву, её и дурак вырастит, не унимался дед Прошка. А вот огурцы в поле росли, да. Пупыристые такие.
Да, ну тебя, дед, сам ты пупыристый, засобирались мужики домой. Поздно уже. Бабы ешо всполошатся.
Они ушли, а дед Прошка, словно могли его слышать, рассуждал вслух:
Оно, конечно, нонешнее время всё по-другому расставило. Только вот пили-то мы и раньше. Но и робыли, как могли, по-крестьянски, не оставляя в поле ни одного неубранного колоска. А теперь поля вообще стоят незасеянными. Рази это порядок? Земля, аки баба, рожать должна. Иначе она пустыней станет.
Тут он замолк, поняв, услышь его кто, решит, что спятил старик. Сам с собой гутарит. «А чего ж не гутарить, уже мысленно рассуждал он, когда остался один. Как нескошенный подсолнух в чистом поле». Забыли его срезать, вот он и чахнет, пока не засохнет осенней порой, расклёванный разными неразумными птахами.
Таких ночей, когда он сам с собой разговаривал, теперь было у него много. Но сегодняшней ему особо стало не по себе. Дарья его давно усопла. Лежит теперь одна на погосте и, небось, скучает. Он уж с неделю у неё не был из-за этого проклятого бока, будь он неладен. Сын сгинул на войне. На другой, чужой. В далёком Афгане.