Тут он, сам не ожидая, ударился в воспоминания о прошлой жизни в Никопольском, что в Украине, детском доме.
* * *
Как он попал в детский дом он не помнит. Как-то воспитательница на его вопрос о родителях сказала, что его совсем маленького принесли в детдом люди, нашедшие его в кроватке умирающим, а на диване лежала давно умершая пожилая женщина. Принёсшие его люди сказали, что это его бабушка. Больше она ничего не знает. Может быть, ещё что-нибудь в документах есть? Так это в архиве, а ключ у директора. Просто так туда не забраться.
Шли годы. Кирилл совсем забыл о своём желании что-либо узнать о своих родителях, и стал таким же, как все, детдомовцем вороватым, драчливым, и с речью больше состоящей из нецензурных слов. Их, детдомовцев, все боялись и сторонились, как прокажённых, потому что они всегда ходили ватагой, и чуть что, защищая друг друга, сразу кидались драться.
Весь мир для него делился на своих ребят и маменькиных сынков чистеньких, наглаженных и накормленных. Считалось большой честью отобрать у «маменькиного сынка» домашний пирожок или булочку, а если, вывернув у него карманы находили деньги, то и деньги, выдаваемые родителями ему на обед. А, если, а если быть до конца честным, подумал Кирилл и вздохнул, то они где-то в глубине своей пацанячьей души просто завидовали этим чистеньким, хорошо одетым домашним ребятам.
У этих ребят было всё, чего не было в детдоме папа, мама, коньки, санки, абрикосы, арбузы, школьная форма, и даже фуражки с красивой кокардой, а у некоторых велосипеды и даже собаки. А в детдоме всего этого не было, и в ближайшем будущем не предвиделось. Значит, чтобы это заиметь нужно было или отобрать что-то у маменькиного холёного сынка, или украсть!
Как сейчас помню, тянулась дальше мысль Кирилла, мне так хотелось покататься на настоящих коньках, а не на самодельных деревяшках с проволокой, но где их взять? Настоящие железные коньки тогда у меня даже перед глазами стояли. Такие, с загнутыми носами, блестящими лезвиями и креплениями из свиной кожи. Их, их, если я не запамятовал, «Снегурками» называли. И ещё мне нравились эти, как их, нуу, пацаны называли их, то ли «ледянки», то ли ещё как-то В общем остроносые такие. Я бы за них даже свой самодельный ножик гордость детдомовца отдал!
Такие коньки были, но не у меня, а у двух братьев, живущих не так далеко от нашего детского дома, совсем рядом, метрах в ста-ста пятидесяти вниз по переулку.
И однажды я решился! Решился отобрать у них коньки! Их блестящие, хромированные коньки, сам, в одиночку, чтобы владеть ими одному, без-раз-дель-но!
Выследив, когда они выйдут на улицу покататься-покрасоваться, я подбежал к ним и, вытащив ножик из кармана, приказал: «А ну, снимай коньки! Быстро!»
Старший брат, я видел это по его глазам, на какое-то мгновение растерялся и, наверное, отдал бы коньки, а вот младший (я даже не ожидал такой прыти от него) неожиданно ударил меня коньком прямо по ноге.
Адская боль пронзила меня и я, со слезами на глазах, упал на колени, а они убежали домой.
Это была моя первая, и последняя, в жизни попытка грабежа средь бела дня. Не знаю почему, но я больше их не выслеживал и не трогал. Та, так плачевно закончившаяся для меня встреча с ними, отрезвила меня что ли, сняла с глаз пелену зависти. Не знаю, честно говорю, не знаю! Объяснения у меня и сейчас нет, почему я перестал отбирать вещи у других, более слабых и незащищённых.
А вот в ночных налётах на соседские сады я участвовал. Ещё как участвовал.
Как только фрукты или овощи начинали поспевать в садах и огородах я, собрав ватагу из десяти-пятнадцати мальчишек и девчонок (да, девчонки тоже иногда участвовали в наших набегах), ночной порой налетал на приглянувшийся мне сад-огород.
Мы, всем скопом, опустошали его, выдирали с корнем, ломали и крушили всё, что попадалось нам на глаза. Мы набивали животы ворованными абрикосами, вишней, яблоками, морковью, огурцами, помидорами, так, что они трещали от переизбытка пищи.
И опять же не пойму, по какой такой причине я не делал налётов на сад двух братьев, хотя абрикосы в их саду, между прочим, были то, что надо крупные и, наверное, очень сладкие, а на грядках росла всякая всячина.
Можно было подумать, что на их сад-огород кто-то наложил табу для меня
Кирилл, вспомнив свою жизнь в детдоме, даже усмехнулся. К чему бы эти воспоминания, дёрнув плечом, подумал он? Не иначе, как расслабился, вот и потянуло на далёкие, полуголодные детдомовские воспоминания.