Ружье с патронташем, висевшее на стене, пустые ружейные гильзы, валяющиеся на столе и на подоконниках, старая, кофейного цвета, пятнистая охотничья собака, зимние удочки и зимние жерлицы, во множестве лежащие там и тут, пешня, стоящая возле порога, ну и другие, может быть, не сразу уловимые приметы говорили о том, что здесь живет вовсе не пахарь, а охотник и рыбак, скорее всего егерь, как оно потом правильно и оказалось.
Около русской печи отгорожены в одну сторону кухня, в другую -спальня. Две железные койки студенческо-солдатско-больничного образца стояли на виду в передней горнице, три койки -- за перегородкой в спальне. Ну, и чтобы сразу же представить жильцов: Володя Винокуров, лет тридцати, такой же обветренный и красный, как и Борис Петрович, только гораздо худощавее; Варвара Ивановна, высокая и костистая старуха за восемьдесят, расхаживающая по избе босиком. Потом оказалось, что иногда она и на улицу выходит босиком, например, чтобы дать корма Кузе -- той самой сибирской лайке, что сидит на цепи.
В этот дом, к его обитателям, мы еще вернемся вечером. Тогда будет время познакомиться с ними поближе. Теперь мы на скорую руку перекусили, и Борис Петрович поставил перед Володей вопрос ребром: где сегодня будем ловить?
-- Так ведь если по-настоящему ловить, надо бы на Корчеву.
Эх, Герман Абрамов, Герман Абрамов. Ты мечтал о самом лишь Конакове. А мы вот заехали далеко за Конаково, потом еще дальше зашли пешком, на этот прямо-таки сказочный островок со сказочной избушкой на нем, а теперь вот пробираемся еще дальше, и ждет нас некая неведомая Корчева!
Но и на Корчеве, правда небольшими группками, там и сям чернели точечки рыбаков. Совсем рассвело, день вошел в полную силу. Впрочем, мало было силенок у этого позднего ноябрьского дня. Серое плоское небо распространилось низко, как потолок, над плоским же, без бугорка, водоемом. Может быть, Волга и мерцала бы голубыми снегами, может быть, она полыхала бы голубым морозным огнем, если бы простиралась над ней глубокая чистая синева и солнышко висело посредине.
Небо как бы бросало тень на чистые, ослепительно белые, в сущности, снега. И вот они, чистые и ослепительно белые, тоже казались серыми, почти темными, а вовсе не голубыми.
Голые прутья краснотала, которые прекрасно сочетались бы с возможной голубизной, торчащие из снега на нашем берегу, да черненькие цепочки деревень на дальнем, противоположном берегу Волги -- вот и все разнообразие пейзажа.
Саша по своей проворности и опытности первый прорубил лунку, первый опустил мормышку. Мы занимались каждый своим делом и не обращали на него внимания. Вдруг он вскрикнул. Оглянувшись, как по команде, мы увидели Сашу, полного растерянности. В руках он держал то, что осталось от удочки.
"Это вам не Водники какие-нибудь, а Корчева", -- торжественно светилось в глазах у наших гостеприимных хозяев.
-- Какая лесочка-то была?
-- Ноль-десять!
-- Ноль-десять здесь не годится. Да и мормышки поставьте тяжелее. Глубоко. Маленькая долго будет тонуть.
Судорожно стал я заправлять удочку в лунку. Крохотная мормышка -гордость фирмы Германа Абрамова -- тонула лениво, почти не тонула. Володя Винокуров понаблюдал за моими действиями, сжалился и довольно грубо мне выговорил:
-- Говорю, ставь тяжелую мормышку.
Я поставил, и свинцовая капля бойко пошла в глубину. Но вот странно, и эта капля перестала тонуть. Леска, которая так и текла в лунку, вдруг остановилась и легла на лунке кольцом. Чудно. Судя по глубомеру, мормышка не прошла и половины расстояния.
-- Да у тебя уж сидит, тащи!
Я потянул кверху, и правда -- услышал тяжесть. Значит, окунь взял "с полводы" и так и стоял с мормышкой во рту. Оттого-то она и не тонула. Окунишка был приличный, "из ровных". На Сенеже нужно вытащить штук пять, чтобы сравняться с этим.
Итак, прелесть и драгоценность водоема прояснилась с первых минут. Главная прелесть в том, что есть чего ждать. Да, иной раз и здесь повадится вешаться на крючок мелочь, вроде как на Сенеже или в Водниках.