Метрономом судьбы медленно отстукивалось проходящее время, отмеряя секунды, минуты, часы, сутки. Наконец подошло время праздника. В небольшом зале были собраны офицерские чины и, располагаясь за столиками вокруг небольшой эстрады, принимали горячительные напитки. Визг накрашенных девиц от щипания их за выпуклости и округлости, тяжелый табачный и алкогольный смог, шум и гам разгулявшейся ненасытной от хлеба и зрелищ толпы не мог заглушить звуки настраиваемых инструментов. Именитые музыканты, собранные из всех лагерей, лирично и басовито пробегали пальцами по клавишам, кнопкам и струнам инструментов, настраивая их на тонику, определенную мелодическим устоем времен. Шаркающей старческой походкой от недоедания и стрессов, молодой человек подошел к музыкантам и роздал исписанные нотными знаками листки бумажек. Прошло немного времени, и шум тихо начал угасать. В дверях зала появился начальник лагеря. Его седая голова выделялась в мерцающем отблеске зажженных свеч призрачным свечением. Наступила тишина. Издалека, мерным рокотом раздался стук барабанов. Буд-то тысячи кованых сапог выбивали такт идущих по оккупированной Европе солдат. И вдруг, среди этого асфальтового перестука сапог по захваченным городам, заплакал саксофон. Он пел о детях, оставшихся сиротами, о женщинах, потерявших своих мужей, о матерях, не дождавшихся своих сыновей, о девушках, которых насиловали и вывозили в Германию. Последней нотой взмыл в высь звук саксофона, и наступила тишина. И вдруг, среди этой тишины раздался хлопок выстрела. Грузно осело тело генерала с кровавым пятном во лбу. Не выдержало сердце эмоциональной нагрузки. Он выстрелил в себя, осознав беды, которые принес вместе со своей нацистской кучкой человечеству.
Иногда, грустными вечерами, я слушаю это танго «маленький цветочек», написанное 65 лет тому назад французским композитором, фамилия которого уже напрочь забыта, и передо мной тяжелым сном воспроизводится, как документальный фильм, эта картина. Дослушиваю последний аккорд этого произведения и останавливаю патефон. Наступившая тишина возвращает меня в сегодняшний день
Вот такая короткая история.
ЗАПАСКА ШОФЕРА
Длинная трасса никак не кончалась. Пролегая между сопок, этих рыхлых каменных утесов, вылезающих пупырышками из складок земли, разваливающихся от бесконечности времени на мелкую пыль, а затем поднятую забайкальскими осенне-весенними ветрами с тропинок и дорог, что бы потом вцепиться в открытые человеческие глаза мертвой хваткой, с наслаждением заставляя людей тереть до боли уже и так покрасневшие от растираний и ветра глазницы. Конечно, зимой было еще хуже. Когда от жуткого мороза, застывший и связанный по рукам и ногам ветер, залегал в проемы и берлоги мелких трещин и овражков, наступала пора очень мелких снежинок, острых как бритвы, висящих в застывшем морозном непокое и колющих глаза и уши, от которых спрятаться невозможно нигде. Пустота. Морозная глушь без снега и ветра. Мерзкое, глухое и мертвое безмолвие, среди этих сопок, стоящих ориентирами или столбами-указателями в это безмолвие, и выйти из него было практически невозможно.
Он ехал по этой трассе напевая слышанную от кого-то песню, повторяя понравившийся мотив:
А в волчьем логове приплод
волчица ночью ощенилась
и замер в ожидании народ,
что как-то, где-то, что-то, приключилось.
И ни на миг не задумывался о плохом и нездоровом ощущении, которые навевала на него эта бесконечность дороги. Спешил на свадьбу к другу, и ему было некогда пытаться заглянуть в прошлое или в будущее. Мысли свободно, под мерный рокот мотора машины, перекатывались в черепной коробке, совсем не задевая друг друга. Он с особой радостью представлял себе, как подарит молодым волчонка, украденного им из волчьего логова, дождавшись из засады, когда худющая трехлапая волчица, оставив щена в одиночестве, убежит на охоту, чтобы прокормить это, пока еще несмышленое создание. Нагнулся, чтобы посмотреть, все ли в порядке. В углу кабины, из вороха тряпья на него смотрели, дышащие злобой и страхом не по детски осмысленные глаза. Он хотел погладить его по вздыбившейся шерсти, но передумал, вспомнив этот жуткий взгляд. Почти человеческий взгляд, страдающего от непонятного и жуткого страха, волчонка. И ему этот взгляд был почему-то понятен.
Машину вдруг тряхнуло и под визг тормозов ее боком занесло на обочину, где она, как подбитый конь, опустилась на колени и задрожала в мелкой судороге. Пробило колесо, внезапно подумал он. Да, действительно, подвел он итог, выйдя из кабины и глядя на накренившуюся на бок машину. Проклиная чужую запаску, поставленную временно на машину, взамен своей, ремонтируемой, подумал, что надо было бы подождать и поставить нормальное колесо. Он достал домкрат и ключи, проклиная это бездушное безмолвие, стал прилаживать его к вывихнутому от бездорожья колесу. Пыхтя и натужусь, домкрат приподнял машину над дорогой, и застыл в ожидании последующих действий. Ослабив гайки колеса, он на минуту остановился, чтобы произвести последующие действия по его снятию. Протянув руку за блестевшими за колесом ключами, вздохнул, думая о том, что надо было бы вывести волчонка справить свою нужду, от накопившегося транса длинной поездки. Что потом случилось, он не понял. Пятитонный самосвал, подмяв под себя хилый домкрат, всей своей массой, рухнул на руку, сжимающую ключи и с адским наслаждением вмял ее в придорожную гальку. Острая боль молотом ударила по голове, и он потерял сознание. И когда оно толчками начало возвращаться к нему, он вдруг осознал, что его жизнь кончилась. Колесо прижало его руку к земле, а по этой дороге, выбранной им, никогда не проедет ни один автомобиль. Проклиная выбранную им дорогу, впервые ощутил безысходность от неправильно выбранного маршрута, по которому длительное время не проедет ни одна машина и не пройдет ни один человек.