- Во время революции крестьяне собрали вещи в доме, погрузили на подводы и привезли сюда к маме, в Москву, - сказала Миленина.
- Очень просто, - комментировал Петр Николаевич с таким видом, как будто сам руководил транспортировкой. - А дом был белый, с колоннами. Аллея. Парк. Пруды...
- Китайская беседка, - вставила Миленина.
- И отдельное кладбище.
- Кладбище у всех отдельное, - улыбнулась Миленина, - я его помню. И надгробья домиками помню, со странным названием - голубцы.
- У вас должно быть глубокое чувство истории, - сказала Катя.
- А у меня его нет, - весело отозвалась Миленина и встала из-за стола, - мои дорогие, я должна собираться в темпе, одеваться и бежать сломя голову на работку. Вы сидите, допивайте чай, ни на что не обращайте внимания.
Она загремела ящиками, раскрыла огромные военные ворота шкафа-башни, они заскрипели, весь старинный город пришел в движение. Гремя, катились повозки, шла, приплясывая, пестрая толпа цыган, от которой вдруг отделилась одна цыганочка и умчалась куда-то с ворохом тряпок, стащила их у самой себя.
Убежала девчонкой, самой отчаянной в таборе, вернулась женщиной средних лет, готовой к прохождению службы, скромной, тихой, чуть подкрашенной, вязаный шлем закрыл темно-синие вихры.
- У меня еще несколько минут, - сказала тихим голосом тихой женщины и присела к столу.
- Натали, ты опять без денег? - спросил Петр Николаевич.
- Всегда, - последовал ответ.
- Продолжаешь свои глупости?
- Дядечка, все равно вы меня не переделаете.
- Что ты задумала?
- Ее.
Она показала на маленький поясной портрет, скорее даже этюд. Девочка с розочкой в руке смотрела с него доверчиво и серьезно, совершенно беззащитная, вечных Двенадцать лет.
"Она свихнулась, такой портрет нельзя продать, - подумала Катя, - это дикость".
- Один прелестный грузин его у меня выпрашивает, - сообщила Миленина. Ходит за ним не знаю сколько времени.
- Наташа, я дам тебе денег, обещай прогнать прелестного грузина и не трогать портрет.
- Устраиваем очередную трагедию, - засмеялась Миленина.
- Обещай, - настаивал Петр Николаевич, - послушайся хоть раз. Ты не должна этого, делать. Ты и так все уже размотала, ничего не осталось.
- А мне ни-че-го не надо, - тихо и внушительно произнесла Миленина, ни-че-го. Я всю жизнь нефть ищу. Предсказываю, вычисляю. Вот только что меня интересует. Я неф-тя-ник. А меня из-за вас с работы уволят, это точно, - пошутила она и надела пальто, которое прибавило ей еще года три-четыре. - Приходите ко мне, - сердечно пригласила она Катю и посмотрела глазами девочки с розочкой, вечных двенадцати лет.
На лестнице, когда спускались, она обняла Петра Николаевича, сунула ему в руки бумажный пакет, засмеялась и убежала.
Петр Николаевич развернул бумагу - это была акварель с лодкой.
- Я знал, - произнесен.
- Она выполнила ваше желание, - сказала Катя с легким осуждением в голосе, достаточно, разбираясь в проклятой проблеме: коллекционеры и их желания.
- Не беспокойтесь, я ее отдарю.
- Она этого ждет?
- А при чем тут ждет или не ждет. Ей ничего не надо. Того, что ей надо, у меня все равно нет.
- Что это?
- Будем теперь чтокать... Я сам не знаю. Счастье. Любовь. Покой. Наоборот, бури. Молодость. Нефть, может быть. Свободное время. Красивые платья. Здоровье... Того, чего у нее нет и у меня нет. Зато у меня есть одна хорошая вещь, и я ей ее подарю. Я вам хотел подарить, но я вам что-нибудь другое подарю. Или это, я еще не решил. И денег ей дам, я на днях получаю.
- Почему она хочет продать портрет?
- Может быть, он ее чем-нибудь раздражает. Она на него очень похожа, а он ведь такой, несколько жалобный. Не знаю. Деньги нужны. Я очень огорчен.
- Она ведь работает.
- И нельзя сказать, что она предков не ценит. Но она совершенно не желает от них зависеть. Они сами по себе, она сама по себе.