Я понял, горько сказал Вилле. Мой дедушка ему что-то сделал. И ваш Ярл может узнать меня и что-то сделать мне, вместо того, чтобы принять и показать то, что хочешь показать мне ты и не отрицай, Сенджи. Хотя, наверное, не так не ему дедушка сделал, всем вам сделал, что-то очень плохое Верно?
Сенджи потянулась и взяла Вилле за руку.
Смотри, прошептала она.
Она привлекла руку Вилле, зажатую в своей, к вороту плаща, и отогнула его, отгибая заодно и воротник коричневой, косо застегивающейся нездешней рубашки. На тёмной коже Сенджи, в том месте, где сходилось с шеей её островатое плечо, Вилле увидел мутный чёрный знак-клеймо тот же символ, что был на брюхе у каждого дирижабля жандармерии, что красовался на печатях и гербе. Знак короны. Зачем это на живом человеке?!
Мы все его носим, тихо произнесла Сенджи. Старики, дети, мужчины и женщины. Он обозначает собственность. Мы рабы. Мы работаем на этот город работаем в рудниках и карьерах, добываем мрамор, ртуть, серебро и медь. Вот то, что сделал с нами король, и то, что так рьяно бережёт твой дедушка. Нам всем это, конечно же, очень не нравится, а Ярлу тем более, потому что он тоже северянин, бывший штурман на разбившемся в пустыне дирижабле моего отца, а ещё он в некотором роде наш глава, но это не помешало ему однажды получить хлыстом от Хлыста и стерпеть, стиснув зубы. Причина, почему все терпят до сих пор? О Помнишь, что я говорила про подземные воды, выходящие ручьями за Стену? Это наш единственный источник воды. Будем сильно артачиться, и бургомистр отдаст приказ открыть замурованные западные стоки, а наши южные просто засыплет. Циркуляция воды в городских каналах не изменится, только сменит направление в высохшее сейчас русло бывшей реки на равнине к западу от города. А мы все погибнем. Вот, Вилле Хочешь верь, хочешь нет, но, знаешь, мне было больно, когда эту штуку выжгли у меня на шее
Она не плакала быть может, не умела, и это тоже было страшно, как поставленное ей на кожу, словно на фабричную мебель, клеймо. Не умеющая плакать девочка, не умеющий плакать ребёнок словно нанесённое извне повреждение, что-то отнятое, искалеченное, как потерянная конечность, рука или нога. Хоурмен, закончивший с покупателями, обернулся к ним и, увидев, как изменилось лицо Вилле, тут же потерял свою улыбку.
Вон оно что, пекарь всё понял. Ты, хулиганка Это было очень огорчительно для него такие откровения.
Знаю, глухо сказала Сенджи. Пусть унесёт с собой. И подумает, там, дома хочет ли он увидеть подобное, когда если пойдёт со мной. Я ведь ему ещё и не то покажу. Ему, внуку наместника Моему новому другу. Другу, слышишь, Вилле? Ты очень хороший.
Он слышал, но говорить ещё не мог. Хоурмен погладил по голове теперь его.
Дети, только и сказал пекарь.
Потом в руках у Вилле очутилась кружка, в которую Хоурмен налил ему из стеклянного термоса холодный анисовый чай. Вилле пил и слушал, не вникая, как пекарь и Сенджи тихо говорят о каких-то связных, кого-нибудь из которых неплохо было бы найти сейчас среди толпы и отправить за Стену, чтобы немного ускорить процесс принятого решения необходимости рассказать о Вилле неведомому Ярлу. В небе рокотал, то стихая в отдалении, то опять приближаясь, дежурящий над площадью дирижабль. Гомонили и смеялись люди. Хоурмен с Сенджи вдруг тоже рассмеялись над чем-то, и пекарь, порывшись в кармане своего белого фартука, извлёк горсть монет и отдал собеседнице.
Идите, погуляйте, посмотрите на выступления, купите себе что-нибудь праздник, как-никак, сказал Хоурмен. И возвращайтесь ко мне через час-другой. Выпьем чаю, пообедаем, а потом я попрошу вас ненадолго меня отпустить попробую найти связного. Да, хулиганка, лучше будет, если это сделаю я ты ведь не всех знаешь Поторгуете тут?
Сенджи деловито кивнула ей, наверное, было не впервой помогать Хоурмену. Она встала и похлопала Вилле по плечу.
Пойдём, бутылочный рыцарь.
Он нехотя заворочался. Мысли об увиденном на шее Сенджи и сказанном ей «рабы» ещё не отпустили его, и блеск карнавала, такой предвкушаемый утром, такой яркий и радостно принимаемый ещё полчаса назад, теперь поблёк, выгорел, потерял свою значимость и красоту. Какой карнавал, какое веселье в мире, где существуют такие ужасы? Хоурмен снова погладил его, по плечу и спине, произнес глуховато и мягко: «Бедняга», жалея Вилле жалея не пострадавшего, просто узнавшего, хотя должен был бы жалеть Сенджи. Вилле, словно очнувшись, ощутил укол стыда.