Любит кормить людей, пояснила Сенджи. Все повара и пекари такие, наверное
Вилле вспомнил про приснопамятную Гуанолию, старуху неуживчивую и ворчливую, которая гоняла его с кухни мокрым полотенцем и ругалась на служанок, как какой-нибудь столяр или башмачник. А ещё была скупа и считала своих господ по-столичному расточительными: подавала чай без сахара, жалела дорогие пряности на суп, резала грудинку такими тонкими кусочками, что они просвечивали, словно папиросная бумага. Дедушка подобной экономности не оценил уволил. Так что повар повару рознь.
Вы всегда были пекарем, господин Хоурмен? несмело спросил Вилле. Ну, то есть Сенджи рассказывала, что раньше у вас был ресторан или что-то в этом роде Просто вы очень похожи ещё и на учителя. Или даже профессора.
Хоурмен рассмеялся.
Вот как? Впрочем, мне говорили, да Нет, сколько помню себя, столько и занимался готовкой. Правда, не только здесь, в городе.
Вы тоже откуда-то с севера? догадался Вилле.
Можно и так сказать, согласился Хоурмен. Не совсем с севера, но приезжий.
Глаза у Хоурмена тоже были светлыми. Выцветшими, но светлыми, какими-то словно бы дымчатыми. Он поправил толстые тяжёлые очки, оставлявшие на переносице красную вмятину, и подмигнул Вилле.
И не заканчивал я никаких университетов, и нигде не преподавал. Это друг у меня один был учёный, умница, вот от него, наверное, чего-то и понабрался
А я о нём не слышала, сказала Сенджи. Ты не рассказывал.
Повода не было, пожал плечами Хоурмен. А ещё столько лет прошло, хулиганка. У стариков иногда выпадает из памяти сам факт, что они когда-то были молодыми, не говоря уже о событиях, происходивших с ними в те годы, и лицах людей, с которыми они тогда дружили. Потом как-нибудь расскажу, пока не стал стариком окончательно, хе-хе А сейчас рассказывайте вы. По порядку и подробно. Только потише
Хоурмен опять выглянул из-за прилавка, осмотрелся, обернулся к сидящим под навесом гостям. Сенджи нетерпеливо потёрла руки. Хоурмен кивнул ей никого нет, и встал вполоборота, чтобы скрыть их двоих от случайных глаз. Быстро, негромко, но удивительно детально и точно Сенджи рассказала ему всё от первой встречи с Вилле в переулке («Прости, кстати, Вилле, что я так» внезапно смущённым голосом произнесла Сенджи, и Вилле смутился ещё сильнее, чем она, потому что уже, в общем-то, отправил то воспоминание о неприятном знакомстве с ножом в разряд несущественных) до того, как удобный путь к площади по стокам им преградила чья-то тяжело гружёная жёлтая лодка, и своего предположения о том, что это пропагандисты. Хоурмен внимательно слушал и не прерывал, время от времени проверяя, нет ли поблизости других, нежелательных и чужих ушей. Вилле, так и не определившись для себя, надо ли ему вставить и свои пару слов, деликатно помалкивал. Сенджи, наконец закончив, утомлённо выдохнула и попросила разрешения взять ещё один рогалик.
Бери, конечно, хулиганка Значит, лодка и её пассажиры, а также их груз да, очень даже может быть. Но меня гораздо сильнее обеспокоило другое. Поход за Стену. Сенджи?
А как иначе? возмутилась она. Как иначе он поверит? Нет, Вилле и славный, и добрый, и он, хотя и был шокирован, так с ходу мои слова не отмёл, но
Зачем тебе это нужно? грустно и очень по-доброму спросил Хоурмен.
Карнавал шумел, ржали лошади, а Сенджи смотрела на пекаря, приоткрыв в изумлении рот.
То есть как это зачем? непонимающе переспросила она. Хоурмен! Ну, ты, такой большой и взрослый такой, не обижайся, старый и не понимаешь?
Пекарь покачал головой.
Не притворяйся, почти разозлилась Сенджи. Чтобы Вилле, увидев всё своими глазами и выслушав людей с той стороны, рассказал об этом сам и здесь.
Кому дедушке? спросил Хоурмен, и Вилле показалось, что он говорит с иронией.
Сенджи отмахнулась.
Людям! Другим людям! Своему другу-фермеру, и другу-гвардейцу, и всяким деревенским босоногим и бесштанным, и почтальону, и лавочнику, и кузнецу всем!
Сенджи, ласково произнес Хоурмен. Но его же в лучшем случае поднимут на смех.
Нет! горячо возразила она.
Хоурмен вздохнул. Он хотел сказать Сенджи ещё что-то, что-то тяжеловесное, взрослое, видное, наверное, лишь ему и лишь с вершины прожитых лет, но остановил себя сам, быть может, напомнив себе, что разговаривает просто с девочкой-подростком. Поэтому заговорил словно бы в попытке найти слабую сторону её решения через другие доводы.