***
Много времени так прошло. Лет двенадцать либо. Уж и Дашенька была, и Никитушка, Аришенька подрастала. Полгодочка-то уж сравнялось ей. Сидеть только-только начала. Смешно, бывало, ложку деревянную расписную ей дам, она разглядывает ее, да серьезно так смотрит, а потом давай махать во все стороны. И смеется, первыми двумя зубками своими сверкая. «Ба-ба-ба-ба», кричит. Первые слоги, значит, получались у нее такие.
Илюшенька помощником совсем стал. Оглянуться не успели! Все с отцом, бывало, в мастерской. Уж очень нравилось ему сапоги делать. Он и себе с отцовой помощью ловкие сапожки смастерил. «Смотри, говорит, мама, они и воду не пропускают». И раз их в ведро полное. Я ахнула, а отец смеется. Потом по голове светлой его потрепал гордился, будет, кому дело семейное продолжить. Он сам, Илюшка-то, и гвоздики специальные из деревяшечек делал. Все обещал и мне сапожки да ботиночки смастерить.
А Никитушка мечтательным рос, весь в меня. Все ему интересно было, как мир устроен. Часами мог букашек всяких рассматривать. Все удивлялся, как это Бог так придумал у кого две ножки, а у кого лапок этих не счесть. Очень любил он в церковь ходить. Один раз говорит мне: «Мама, я тоже буду, когда вырасту, службы служить, людям жизнь облегчать, слушать их и помогать, как отец Митрофан наш». Маленький был, всего-то четыре с лишним годочка, а вот поди ж ты
Дашенька часто к сестрам моим хаживала посмотреть, как те ткут да прядут. И меня часто просила показать ей, как вышиваю. Первую картинку свою вышила, неумелую еще, котенка с клубочком играющего. Отец ей рамочку смастерил. «Можно, говорит, мама, я бабушке с дедушкой подарю?». Потом показала я ей, как занавески можно расшить. Она все петушков красных да голубых хотела там вышить. Аккуратненько так, старалась очень. «Научусь, -говорит, получше, и к Пасхе тогда картинку с куполами вышью, а потом и рубашки смогу».
Хорошие детки росли, ласковые, работящие и интерес свой имели. Видно, потому что добро одно они от нас видели да любовь. И то видели, как мы с Арсением друг дружку любим да жалеем, заботимся, бережем.
***
И решила я как-то на Покровскую ярмарку в город губернский съездить, хоть и далече. Живность кое-какую продать, дорожки, что наткала, платки да шали, что навязала, да гостинцев детям купить. Арсений прихворнул немного, с детьми остался. Напоследок спросил, может, мол, передумаю я ехать, а я уж решила, приготовила все. Поцеловала своих, да и поехала. А осень стояла холодная, снег уж во всю лежал, ветры часто завывали с метелями. А тут и денек выдался хороший, солнечный, погожий. Поеду, думаю ничего.
Хорошо все распродала, лакомств всяких накупила, гостинцев и деткам, и Арсению новую шапку, рубаху красивую с красной вышивкой и кисточками у ворота, батюшке с матушкой, сестрам, братьям, племянникам всем в общем, да только припозднилась немного. Возница мой, Ипат, ворчал всю дорогу, волки мол, в лесу водятся. Ну, и доворчался, видно
Как-то быстро вдруг стемнело, вокруг елки сплошь стеной стоят, даже Луны не видно, холодать стало сильно. Сначала шорох какой-то послышался, потом с разных сторон огоньки засверкали. Я еще подумала, что это за огоньки такие. А это глаза волчьи были. И вой такой жуткий раздался!
Держись, барыня! крикнул Ипат и стал хлестать лошадь, что есть мочи. Вдруг впереди показалась этакая большая собака.
Ой, да это же волк, испугалась я. Вцепилась в телегу, что есть силы, от страха и холода аж зубами застучала.
А лошадь встала на дыбы и вдруг, отчаянно заржав, понеслась во весь опор. Телега накренилась, и Ипат с криком вывалился из нее. Пытался было ухватиться да не удержался, родимый. Я увидела, как к нему с визгом и рычанием бросились волки. Сердце у меня зашлось от страха и ужаса. А лошадь все неслась и неслась, как заполошная, я только глаза закрыла и думаю: «На все воля Божья!». Как вдруг раздался треск, сильный удар, все закружилось как-то. И больше я ничего не помню. Ухо еще улавливало какие-то звуки, крики, визг, возню, но я даже пошевелиться не могла и ничего не чувствовала. А потом и вовсе все исчезло.
Сколько прошло времени, не знаю, не ведаю. Открыла глаза, пошевелиться не могу, боль во всем теле страшная. Попыталась голову повернуть, даже застонала, как будто искры там появились и каждая, как иголка острая. Увидела только, что в избушке какой-то лежу. Сильно натоплено, жарко. И опять я провалилась, как в яму.